– Это тоже. Мужики.

– Вы тяготеете к европейской культуре. Так что учите язык, нам это нравится; вы нам будете нужны – не считайте, что предстоит только та операция, о которой я вам сказал. Предстоят операции в России, как только мы отбросим варварскую лавину. Вы нам будете очень нужны, на кого-то надо опираться, не на спившихся же бургомистров… Ничего, как это у вас говорят, на ошибках учимся? Мы не боимся учиться на ошибках, мы их учитываем… Теперь последнее: какие у вас пожелания? Соображения? Может быть, вы намерены отказаться? Да, кстати: после завершения операции получите пятидневный отпуск в Берлин и премию, так что, – черный усмехнулся, – денег в ювелирном магазине фрау Пикеданц искать не придется.

– Спасибо. А соображение у меня есть…

– Пожалуйста.

– Каким оружием ликвидировать участников операции?

– Немецких изменников или ваших подопечных?

– И тех и других.

– Первый вопрос – не ваша компетенция, с участниками операции уже работают, у них русские ножи, русское оружие… У вас будет немецкое оружие. Убирайте ваших выстрелами из автомата, с контрольным, повторным выстрелом – гарантия смерти должна быть абсолютной.

– Так если я в деревенском доме одного пристрелю, другие всполошатся, думы-то у всех одинаковые…

– Далеко не у всех. Вопрос, подобный тому, который вы задали мне – по поводу вашей дальнейшей судьбы, – ни у одного из отобранных для операции не шевельнулся в голове. И потом два моих офицера будут создавать шумовой эффект, стрелять постоянно… Хочу еще раз предупредить: поскольку вы отвечаете за свою пятерку – никаких улик не должно остаться, ничего немецкого не должно быть с ними, никаких, словом, следов. Проверьте даже резинки в кальсонах – немецкие ли…

– Русские кальсоны на резинке не одевают. У нас на пуговице.

– Ну тогда я спокоен за успех дела, если вы так четки в мелочах.

Операция действительно прошла успешно, выступил Геббельс:

«Красноармейские варвары убивают немецких женщин и детей по заданиям своих комиссаров».

…Старуха Потанова, которая «просигналила» о картежниках, встретила Костенко настороженно.

– Она глуховата, – пояснил Жуков, – и потом к ней всегда сержант в форме ходит, участковый, она штатским не верит. Громче с нею говорите и удостоверение достаньте, она это любит.

Красный кожаный мандат с гербом и золотыми буквами «МВД СССР» действительно оказал на старуху моментальное действие. Она пригласила гостей в комнату, сунула недоштопанные чулки под подушку, смахнула со стола крошки на пол, обмахнула ладонью стул, подвинула Костенко, Жукову предложила табуретку.

– Матушка, – прокричал Жуков дурным голосом, – начальник по твоему сигналу из Москвы приехал!

– Из Москвы прилетают, – поправила его старуха тихим, вкрадчивым голосом: в отличие от иных, тугих на ухо, она говорила чуть что не шепотом.

– Я по поводу картежников, – прокричал Костенко.

Потанова, внимательно глядевшая на его лицо, увидела, видимо, как напряглись жилы на шее полковника – он кричал редко, с детства страдал ангинами, – усмехнулась беззубой, к о ш е л ь к о в о й улыбкой:

– А вы чего кричите, будто я глухая? Вы нормально со мной говорите.

– Вот змея, – заметил Жуков, – скучно ей…

– Чего? – спросила старуха, и лицо ее сделалось на какое-то мгновение растерянным – она не смотрела на Жукова, поэтому не смогла прочесть по губам его вопрос. – И ничего подобного!

– Я сказал – «хорошая ты старуха», – сказал Жуков, – а ты: «ничего подобного»…

– Матушка, – снова прокричал Костенко, – мы к вам по поводу картежников…

– Кнута ноне нет, – вздохнула старуха, – вот и играют. Раньше б шею свернули, и правильно б порешили, а сейчас цацкаются…

– Раньше лучше было? – прокричал утверждающе Костенко.

– А как же! Куда как! Порядок был…

– А пенсию раньше какую вам платили?

Старуха заливисто рассмеялась.

– Так я тогда работала, когда раньше-то было! Пенсия, понятно, ноне лучше; плохо то, что страха нет.

– Вот по прежним-то хорошим временам мы сейчас тебя и повезем на допрос, – сказал Жуков, – будешь доказывать, что картежников видала, все подробности нам отдашь, а то за ложные показания привлечем…

– А ты меня чего пугаешь? – еще тише спросила старуха. – Я свои права знаю, зараз с тебя погоны-то сыму за такое отношение к трудящей! Ишь!

– Ладно, матушка, – остановил ее Костенко, – давайте-ка по делу. Вы что, подкрались к окошку?

– К какому еще окошку я подкралась?

– К тому, за которым бандюги в карты играли…

– А… Нет, не кралась я… Мимо проходила, ну и услыхала, как они собачились.

– А чего не поделили? – спросил Костенко. – Чего собачились?

– Козыри называли.

– Врет стерва, – тихо сказал Жуков, – козыри блатные шепотом называют, а она вовсе глухая.

– Какие они из себя?

– Морды, одно слово, – ответила старуха.

– Блондины? Брюнеты? Бритые? – уточнил Костенко.

– Всякие, – ответила бабка. – Я ж написала, чего больше-то с меня хотите? Или, может, запретите трудящему человеку властям писать?

– Пишите, матушка, пишите, – сказал Костенко. – Только в один прекрасный день, когда вы письмо на почту понесете, настоящий жулик к вам в комнату влезет и сберкнижку утащит.

– Чего?! Это как же?!

– А так же, – прокричал Жуков. – Мы ж проверяем твои сигналы, старая. Значит, милиционер будет вокруг того дома ходить, где ты бандюков видала, а твой безнадзорным окажется.

Потанова хотела было сказать что-то, но потом вздохнула:

– Путаете вы меня чего-то, путаете…

– Бабушка, – сказал Костенко, поднимаясь, – вас не путают, вам дают совет: вместо того чтобы писать, вы лучше приглашайте к себе участкового и ему все новости сообщайте устно.

– Как?

– Словами говори, – прокричал Жуков, – только писем не пиши, начальник тебе добро советует.

Ночью Костенко переселился в отель – уехал Кобзон, освободился люкс, однако поспать ему снова не удалось: только-только прилег, как постучал Жуков.

– Что, майор? – спросил Костенко, не открывая еще глаз. – Нашел супостата?