Темно над рекою. Сердито шумит
порывистый ветер. Доносится гром.
Вода помутилась и тучи кругом…
Дитя, успокойся! Гроза пролетит.
Появится солнце, и снова оно,
играя в прозрачной реке, озарит
ее золотистое дно.
Дитя, успокойся! Заглянет потом
и в сердце мое отраженье небес.
И много неведомых людям чудес,
молитв и желаний, затерянных в нем,
разбудят весенние ласки твои.
Дитя, успокойся… И в сердце моем
есть дно золотое любви.
Мне страшно. Целуя тебя,
я цветы ядовитые рву.
Твою непорочность любя,
я преступной мечтою живу.
Мне страшно. В улыбке твоей
затаен безнадежный укор.
На дне твоих детских очей —
моя мука, мой грех, мой позор.
Мне страшно. В объятьях моих
твою душу навеки сгубя,
в огне твоих ласк молодых
я сгорю, проклиная тебя!
Ты любишь ли степи? В равнинах пустынных
внимала ль ты голосу песен старинных,
тоскующих песен любви?
Ты любишь ли степи? Бескрайние дали
когда-нибудь думам твоим навевали
бескрайние думы свои?
Да, любишь! Я знаю. Румянец твой знойный
и томная прелесть улыбки спокойной
овеяны лаской степной.
В тиши твоего затаенного взора —
и нега, и трепет степного простора,
вся музыка шири родной.
Я влюблен в очертанья прибрежий холмистых,
оттеняющих синий залив,
я влюблен в отраженья лучей золотистых,
в этот пышный, могучий разлив
ослепительных красок и зноя, и света,
и прозрачных теней. Я влюблен
в этот праздник безоблачный южного лета,
в этот блеск, в этот солнечный звон.
Что за радуга жизни! Как в воздухе чистом
кипарисная зелень темна!
Отливает опалом, сквозит аметистом
на песке серебристом волна;
спят дубовые рощи в тени ароматной;
на холмах — молодой виноград.
И в объятьях лазури весь мир необъятный
утопает как сказочный сад.
Даже в кладбище старом, и там все ликует,
даже там нет конца бытию —
каждый отблеск горит, каждый сумрак чарует,
словно манит в прохладу свою;
каждый отзвук звенит и умолкнуть не хочет…
Даже там лучезарная твердь
о блаженстве земного бессмертья пророчит,
и в гробах улыбается смерть.
Не проклинай меня, мы не должны
уйти без слов печали и забвенья.
Не оскорбляй последней тишины
прощального мгновенья.
Я не люблю. Я не любил тебя.
Но я страдал. Страданье между нами.
Не ты обманута, обманут я
безумными мечтами.
Обманут я восторгами души,
предчувствием мгновенных упоений,
обманут всем, что снилось мне в тиши
моих уединений.
Я не тебя теряю, не с тобой
прощаюсь я, чужой и одинокий.
Нет! Целый мир таинственно-живой,
и близкий и далекий,
нездешний мир, который с юных лет
тоской надежд мне сердце наполняет,
с тобой — как тень, как смутный, лживый бред —
навеки умирает.
Иду. Прощай…Ты плачешь? Знает Бог —
в слезах любви твоей я не раскаюсь.
О, если бы, как ты, я плакать мог
с тобою расставаясь!
От этих слез не надо исцелять.
Но жалок тот, чей век без слез был прожит,
кто за любовь хотел бы душу дать,
и полюбить не может.
Не проклинай меня, мой бедный друг!
Тоски немой удушливые грозы,
раскаянья моих бесслезных мук
больнее жгут, чем слезы.
Передо мной опять, опять
возникла ты безумной сказкой,
грозишь и манишь прежней лаской…
И жутко сердцу вспоминать.
Тоска ли поздняя проснулась
о том, чего не будет вновь?
Иль новым чарам улыбнулась
былая, мертвая любовь?
Люблю ли я, люблю ли снова,
иль мук забытых слишком жаль?
Что это? — Старая печаль,
Иль призрак счастья молодого?
Любуясь тобой, не тебя я любил.
Внимая твой голос и речи твои,
усталою думой я тайно грустил
о тайнах другой, недоступной любви.
Любуясь тобой, я был твой и не твой.
В твоей лучезарно-земной красоте
мне грезилась музыка неги не той,
мне снились забвенья и ласки не те.
Любуясь тобой, я тебе изменял.
Я призрак любил, я любил, не любя.
В объятьях твоих я Творца искушал.
Я лгал и молился, целуя тебя.