Кажется, это была та вечеринка, на которой Семён что-то пытался ей сказать, но она, увлеченная Володей с телевидения, хохотала как сумасшедшая, сыпала заранее выученными остротами, пролила красное вино на платье и снова смеялась, и не обращала никакого внимания на отставного своего возлюбленного. А этот Володя, кстати, не стоил испорченного платья: как ни сводила его пятновыводителем сама, как ни старалась, оно лишь больше сделалось, из розового в жёлтое превратилось, и никакая химчистка не захотела помочь: "Вещь безнадёжно испорчена", - отвечали приемщицы. Ну, а телевизионщик этот слабаком оказался. Как уж она его ни заводила: и массаж головы ему делала, и всего обцеловывала, и даже ласкала ртом то, что у него ниже живота, но эта вялая, сморщенная, будто перемороженная сосиска не хотела реагировать, а Володя, лениво поглаживая её затылок, вздыхал, сволочь:

- Не любишь ты меня, милая. Не хочешь полностью взять. Ну, попробуй, порадуй меня. Мне нравится, как ты обхватываешь его губами и медленно-медленно втягиваешь внутрь...

Фу, пошлость какая! Володя комментировал каждое её движение, будто репортаж с футбола вёл:

- Язычок быстро скользит по стволу члена, губки сосут головку... Ооооооооо! Пальчики правой руки ласкают основание члена, левая рука занята яичками...

Тьфу! Как она не поняла сразу, что Володе скучно с ней. А ведь она, между прочим, даже мужу этого не делала. Володя был первым. Очень уж ей хотелось, чтобы этот красавчик взбодрился, и чтобы ему с ней было хорошо. Но он лишь позволял себя любить, а сам особо не напрягался. Ей даже казалось, что все его бурные романы, о которых шушукались львицы города Ха, - это нечто обязательное, повышающее его имидж. На самом деле ему никто не был нужен. А Семён решил, что у неё с Володей настоящая любовь. И не стал мешать. Вот дурашка-то!

И вот она теперь в кондитерской. Зеркала, прозрачное стекло, дымчатые вазы, цветы - всё сверкало и благоухало, и все эти пирожные и торты в витринах, умело подсвеченные снизу, создавали особую атмосферу уюта и шика.

- Чудо как хорошо! - изумлённо шепнула Нина Андреевна. - Рэкетиров не боишься? К такому местечку они, как бабочки к огню, слетаются...

- Чепуха, - сверкнул золотом зубов Семён Александрович. - Я никого не боюсь. Кроме тебя.

- Что, такое пугало?

- Это, может, и не оригинально, но ты для меня как шампанское, которое неожиданно бьёт в голову...

- Пробкой? - уточнила Нина Андреевна и тут же поняла, что переиграла: Семён не любил глупого кокетства.

- Это тебя твоя шляпка не только от пробки, но и от пули защитит, неловко пошутил Семён Александрович. - А я свою лысину ничем не прикрываю. Не люблю...

В его глазах сверкнули холодные льдинки - значит, злится. Но шляпку всё-таки оценил: сказал, что к лицу, и сразу видно - дорогая, не ширпотреб. А потом, как бы между прочим, заметил, что устал от одиночества, хочется покоя, уюта, и чтобы в доме была хозяйка.

Нина Андреевна поняла, к чему он клонит, но на всякий случай решила этого не показывать, хотя - кто бы мог подумать! - сердце так и запрыгало веселой канарейкой по жердочкам грудной клетки.

" Дура престарелая", - обругала она себя, но ничего не могла поделать со сладким томлением, перехватившим горло. Это даже показалось ей противоестественным: пора грехи замаливать, благочестие и все добродетели вспомнить, может, наконец сходить в церковь - некрещёная ведь, прости Господи, а вдруг да существует загробная жизнь? Неохота в пекло угодить. А крестик, может, спасёт, а?

- Ладно, - сказала Нина Андреевна. - Ты мне помог сэкономить на объявлении в газету. Я уже и текст сочинила, очень простой: "Дама возраста элегантности с массой недостатков и кучей достоинств ищет спутника жизни".

- Шаблонно, - поморщился Семен Александрович. - Никто не клюнет, разве что какой-нибудь бомж. Солидная женщина должна писать точнее: " У состоятельной вдовы - работающей пенсионерки есть всё, кроме любви..."

- Ну ты и зануда, - обиделась Нина Андреевна и даже ногой топнула, ручкой всплеснула. Но всё, однако, уладили флакончик духов "Фиджи" и обещание подарить кольцо с сапфиром.

***

Нина Андреевна отвыкла от присутствия в доме ещё одного человека и потому время от времени конфузилась. То постель не заправит - утром дорога каждая минутка, некогда, да и кто увидит эти смятые простыни? То кучу посуды в раковине оставит. Она обычно перемывала её, когда не оставалось ни одной чистой тарелки. И пол мыла раз в неделю. Дверь в туалет никогда за собой не защёлкивала, а тут только усядется, как Семён входит. Сначала он молчал, мрачнел, а потом бурчать стал.

Нина Андреевна, по правде говоря, тоже была не в восторге от некоторых его привычек, например, есть перед телевизором и одновременно читать "Приамурскую звезду", главную местную газету. И не из-за того сердилась, что под креслом рос холмик крошек, а потому что ей хотелось поговорить. Он отвечал невпопад: "да - нет", рассеянно кивал, а если и оживлялся, то для того, чтобы прокомментировать какую-нибудь заметку.

Самое интересное, так это то, что Нина Андреевна уже через месяц спрашивала себя, на кой ей ляд всё это нужно: не высыпаться из-за богатырского храпа Семена Александровича, тратить время на стирку его трусов и носков, как будто нет других более интересных занятий. Она, кстати, рассчитывала, что будет обласкана, наслушается разных нежных слов и, по крайней мере, хотя бы ощутит в постели тепло другого человека. Но Семён Александрович спать ложился поздно, когда она, как истинный жаворонок, уже смотрела если не третий, то второй сон - точно.

Утром добудиться Семена Александровича было почти невозможно. Но Нина Андреевна догадалась поставить будильник под стеклянный колпак. Ужас, какой получался трезвон!

Семён Александрович, с одной стороны, вроде как поселился у Нины Андреевны, а с другой - вроде как и нет: иногда оставался ночевать в своей квартире, никаких вещей из неё не перевозил, и не смотря на явные намёки, что старенькая "Бирюса" для двоих маловата, новопоселенец никак не хотел понять, что как нельзя кстати оказался бы его новенький японский холодильник.