- Эй! - крикнул я слабо. - Хватит в прятки играть! Вылезай!

Не тут-то было. Спрятаться можно только в сурчиную нору, - степь как блюдо. И меня охватило отчаяние - кого это мне подсунули? Что у него вместо пилотки - шапка-невидимка на башке?

Как ни совестно, а пришлось связаться с полковой рацией:

- "Тюльпан"! Я - "Клевер"! Не сбежал к вам Солнышко?

- "Клевер"! Я - "Тюльпан"! Опять закатилось? Сочувствуем. Здесь вроде не светит...

- "Тюльпан"! Я - "Клевер"! Буду сворачиваться...

- Сворачивайся, "Клевер". Но как ты притащишься с двумя упаковками?

- Как-нибудь притащусь. Черт бы побрал помощника...

Я один свернул радиостанцию. Шесты, оттяжки, две упаковки по бокам я, груженный словно ишак, побрел к штабу с твердым намерением предстать перед лейтенантом Оганяном, потребовать: даешь другого!

Но едва я сделал пять шагов, как Солнышко вырос передо мной, потный, пыльный, с мазутным пятном на щеке, с широченной улыбкой - счастливый человек, не ведающий о своей вине.

- Артиллеристам помогал... В воронку ввалились...

И я непедагогично раскричался:

- Шалава! Ты и в бою такие нырки устраивать будешь? Сегодня же доложу! Полетишь к чертовой матери из радистов! С меня хватит. Пусть другие нянчатся!

А Солнышко задушевнейше улыбался: "Ты не тушуйся зря... Сам видишь, я прост, не хотел тебя обидеть".

Он взвалил на свои плечи и приемопередатчик, и набитую тяжелыми батареями упаковку питания, зашагал бодро, улыбаясь в открытую степь.

Опускалось солнце, в лицо дул вечерний, прохладный ветерок.

И я размяк...

Мы меняли оборону, были походы. Телефонисты не успевали наводить связь. И тут радисты, от которых наше командование обычно отмахивалось: "Э-э, вижу, да не слышу, проволочка надежнее", - оказались нужны.

В походах я держал Витю Солнышко за гимнастерку. Он нес упаковку питания и в любую минуту мог исчезнуть, и тогда наша радиостанция будет нема, как камень.

Новые места, новые землянки, новая жизнь.

Немецкие батареи утюжили степь, перепадало и нам, приютившимся в пологом овражке. Один снаряд пролетел под брюхом старой коняги, таскавшей полевую кухню, подпалил, сказывают, даже шерсть, срубил жиденькую ветлу, врезался в землю и... не взорвался. Случалось и такое.

Отбивалась одна атака за другой, передовая захлебывалась.

Я устал следить за Витей Солнышком.

Пролетевший "мессер" обстрелял повозки, подвозившие боеприпасы к минометной батарее, уложил одного и ранил второго повозочного. Старшина, сопровождавший повозки, растерзанный, с дергавшейся от контузии щекой, метался среди степи.

И конечно, старшине подвернулся не кто иной, как Витя Солнышко, улизнувший из-под моего надзора. И конечно, он, не раздумывая долго, взгромоздился на одну из повозок, погнал коней через степь, к передовой...

Среди окопанных минометов, выставивших стволы к синему небу, метался лишь командир батареи, остальные сбежали. С пологого взлобка скатывались немецкие автоматчики, падали в высокую траву и ползли. Командир батареи снимал замки...

Автоматные очереди хлестали по огневой, курилась пыль, брызгали комья глины от брустверов. Обычно летящие в воздухе пули высвистывают застенчиво и вкрадчиво, сейчас они истерично визжали, рвались сухими хлопками. Автоматчики били разрывными.

И в это-то время на место, откуда сбежали не новички, а обстрелянные солдаты, ворвалась пара взмыленных коней, запряженных в повозку. Витя Солнышко стоял во весь рост и нахлестывал разгоряченных лошадей, обезумевших от близкой автоматной трескотни, свирепого визга пуль, остановить их было нельзя, они могли унести и ящики с минами, и лихого повозочного прямо к немцам. Витя направил лошадей на окоп, они перемахнули, а повозка влетела колесами и перевернулась, вывалив прямо на батарею мины, а заодно и самого Солнышка.

Лошади помчались через высокую степную траву, перевернутая повозка кидалась из стороны в сторону, спугивая на пути автоматчиков.

А Солнышко, схватив из разбитого ящика мину, бросился к миномету. С ним-то он умел справляться куда лучше, чем с радиостанцией 12-РП. Подскочил и командир батареи...

Первая мина разорвалась в траве, неподалеку от рухнувших коней. Сразу же выскочили сутуловатые фигуры автоматчиков, пригибаясь, бросились назад, на пологий склон взлобка, столкнулись с теми, кто спускался, перемешались, замялись.

Вторая мина, взмыв к небу, описав крутую дугу, опустилась в сутолоку на склоне... За ней еще и еще... Автоматчики бросились врассыпную...

На пригорке остались только трупы и воронки. Принялись бросать за пригорок наугад, для острастки... Трудились до тех пор, пока не упали в бессилии, и Витя Солнышко счастливо известил:

- Прикурить дали...

А командир батареи вдруг расплакался. Он был еще очень молод, моложе самого Вити Солнышка.

- Ты чего? - от души удивился Витя.

- Думал: или эти прихлопнут, или... или... расстрел. Батарея-то драпанула... Они ползут, и конца им нет...

Мне не рассказал Витя, что он ответил, думаю, просто улыбнулся: "Не тушуйся, парень..."

Оправившись, командир батареи вдруг спросил:

- Да ты-то кто?

И, конечно, Витя не без гордости ответил:

- Радист.

Тут же, немедля, решил удивить своими знаниями:

- На слух принимаю... Вот слушай: "двойка" - "Я на горку шла...". Уловил? А вот: "Дай, дай закурить..." Уловил? Это, брат, "семерка".

Но командир минометной батареи, размазывающий по лицу грязь пополам со слезами и потом, не успел оценить ученость Вити Солнышка.

Появился хромающий на обе ноги, с дергающейся щекой старшина, который вел за собой сконфуженных минометчиков.

Старшина выглядел теперь иным - не растерянный и растерзанный, а грозный начальник, спасший положение:

- Дерьмоеды! Курицы мокрые! Ишь, разлетелись, сучьи дети!.. - кричал он на минометчиков.

- Коней я тебе угробил, - сообщил Солнышко. - Вон там лежат... Кони добрые, должно овсом кормил...

- Коней достанем. Я ведь за тобой на второй повозке гнался, у меня тоже правую подшибло... Спасибо тебе, парень. Счастье мне, что на такого героя наскочил... А эти?.. - Грозный старшина повернулся к минометчикам. Минометы побросали! Я бы вас, сукиных сынов, уж тогда заставил поплясать! Вы бы у меня повертелись, блохи прыгучие! Кланяйтесь в ножки парню, что выручил.

Солнышко не стал вмешиваться во внутренние дела, решил проститься:

- Ну, бывайте здоровы, мне пора.

- Да ты кто есть-то? - спохватился старшина.

- Радист, - почтительно ответил за Витю командир батареи и еще почтительнее добавил: - На слух принимает.

Других сведений о Вите Солнышке он сообщить не мог.

А в это самое время я занимался привычным делом - бегал по штабу полка и справлялся:

- Солнышка не видали?

И мне сочувствовали:

- Опять закатилось?

- Закатилось, холера. Чуть отвернись - уже нет. Жизнь проклятая, буду проситься в телефонисты.

Он появился к вечеру. Я застал его в землянке. Сжав коленями котелок, он уписывал кулеш. Взглянув на меня, с набитым ртом поприветствовал неизменной улыбочкой.

- Что мне с тобой делать? - в лоб спросил я.

Но вразумительного ответа не дождался. Солнышко улыбался.

А утром радистов одного за другим стали таскать в штаб полка. Принимал сам командир, подполковник Усиков.

- Кто из вас лучше всех принимает на слух?

Первым назвали Квашина, он из кадровых, старый радист, вряд ли уступит в приеме на слух армейским и дивизионным радистам.

- Где был вчера от трех часов до шести?

- Дежурил. Ровно в пятнадцать ноль-ноль связывался со штабом дивизии.

- Не подойдет. Кто из вас еще хорошо принимает на слух?

Перебрали всех, дошли до меня.

- На слух принимаешь?

- Так точно. Немного.

- Хотя бы немного. Где был вчера от трех до шести?

- Здесь, товарищ гвардии подполковник!