Теперь купец может носить какую ему угодно обувь и почти добился права продавать и покупать товар без того, чтобы правительство наложило свою лапу на каждую сделку. Нет более костра для еретиков, позорный столб срыт, и находятся даже епископы, которые высказываются против религиозных преследований и готовы положить конец ограничениям в правах католиков. Сэру Роберту Пилю, как ему это ни обидно, не подвластны зубы мистера Бенджамина Дизраэли; у него нет никакой возможности повредить челюсть этому джентльмену. Теперь от евреев не требуют, чтобы они носили значки: напротив того, они могут жить, где им вздумается, хотят - на Мино-рис, а хотят - на Пикадилли; они могут одеваться как христиане; а иногда и одеваются, весьма изящно и по моде.

Почему же бедный университетский "служитель" до сих пор обязан носить это имя и этот значок? Потому что университеты - последнее место, куда проникнет Реформа. Но теперь, когда она может съездить в университет и обратно за пять шиллингов, пускай отправляется туда.

Глава XIV

Университетские снобы

Все бывшие питомцы колледжа Святого Бонифация сразу узнают на этом двойном портрете Хагби и Крампа. В наше время оба они были наставниками, а Крамп с тех пор пошел в гору и стал ректором колледжа Святого Бонифация. В те времена он был, да и до сих пор остается, великолепным экземпляром университетского сноба.

В двадцать пять лет Крамп открыл три новых стихотворных размера и выпустил новое издание весьма непристойной греческой комедии, внеся в текст не меньше двадцати исправлений сравнительно с немецкими изданиями Шнупфениуса и Шнапсиуса. Такие заслуги перед религией незамедлительно дали ему возможность подняться на высшую ступень университетской иерархии, так что ныне он состоит ректором колледжа и чуть было не попал в университетский совет.

Крамп считает колледж Святого Бонифация средоточием мира, а свой пост ректора - самым почетным во всей Англии. Он ожидает, что студенты и профессора будут оказывать ему того же рода почести, какие кардиналы оказывают папе. Я уверен, что на пути в часовню Подхалим не погнушался бы нести за ним его шапку, а Паж не менее охотно поддержал бы край его мантии. Он возглашает "аминь!" так оглушительно, словно оказывает господу богу большую честь, участвуя в церковной службе, а у себя дома и в своем колледже он дает понять, что выше него стоит разве только король.

Когда в университет прибыли союзные монархи для получения докторской степени, колледж Святого Бонифация дал для них завтрак, - единственно ради такой оказии Крамп пропустил вперед себя императора Александра, зато сам опередил короля прусского и князя Блюхера. Он собирался было посадить атамана Платова за боковой стол вместе с воспитателями, но его уговорили смилостивиться, и он ограничился тем, что прочел знаменитому казаку лекцию на тему о его родном языке, в которой доказывал, что атаман ровно ничего не смыслит в этом предмете.

Что касается до нас, студентов, то мы знали о Крампе не больше, чем о Далай-ламе. Немногочисленных любимчиков он иногда приглашал к чаю, но они не смели рта раскрыть, пока к ним не обратится сам доктор, а если кто-нибудь из них отваживался сесть, то любимец и помощник Крампа подходил и говорил шепотом:

- Господа, будьте любезны встать. Ректор идет сюда! - Или: - Господа, ректор предпочитает, чтобы студенты в его присутствии стояли! - Или же еще что-нибудь в этом роде.

Следует отдать Крампу должное: теперь он не заискивает перед великими мира сего. Скорее он оказывает им покровительство, чем напротив, и, бывая в Лондоне, снисходительно беседует с каким-нибудь герцогом, который воспитывался у него в колледже, или же протягивает один палец маркизу. Он отнюдь не скрывает своего происхождения, но весьма самодовольно похваляется им.

- Я воспитывался в приюте для бедных детей, - говорит он, - а посмотрите, чем я стал: лучшим знатоком античности в лучшем из колледжей величайшего университета величайшей в мире империи.

Из этого, очевидно, следует, что наш мир создан для нищих, - сумел же Крамп, будучи нищим, оседлать Фортуну.

Хагби обязан своим возвышением неизменному терпению и учтивому упорству. Это тихий, кроткий, безобидный человечек, учености которого в обрез хватает на то, чтобы прочитать какую-нибудь лекцию или дать тему для сочинения на экзамене. Он сделал карьеру, оказывая услуги нашей аристократии. Поучительно было видеть, как этот бедняга унижается перед племянником какого-нибудь лорда или всего-навсего перед крикливым, сомнительной ре-нутации студентом, приятелем какого-нибудь лорда. Нередко он угощал знатную молодежь самыми обильными и изысканными завтраками, напускал на себя аристократическую развязность и при самом серьезном направлении ума вел беседу об опере или о последней охоте с гончими. Любопытно было наблюдать Хагби в кругу юных вельмож - Хагби с его заискивающей улыбкой, с его назойливой и неуклюжей фамильярностью. Он писал конфиденциальные письма родителям своих студентов, а бывая в Лондоне, почитал своим долгом сделать им визит, чтобы выразить соболезнование по поводу чьей-либо кончины или поздравить с бракосочетанием, рождением наследника и т. п. - либо приглашал на обед этих родителей, приехавших навестить сына в университете. Помню, одно письмо, которое начиналось с обращения "Ваша Светлость", целый семестр лежало у него на кафедре для того только, чтобы мы, студенты, знали, с какими вельможами он состоит в переписке.

Когда обучался в университете покойный лорд Гленливет, безвременно (всего лишь двадцати четырех лет от роду) сломавший себе шею на скачках с препятствиями, то этот милый юноша, проходя ранним утром мимо комнаты Хагби и увидев его сапоги, шутки ради наложил в них сапожного вару, что доставило невыразимые страдания достопочтенному мистеру Хагби, когда тот вздумал снять их вечером, собираясь на обед к ректору колледжа Святого Криспина.

Все единогласно приписали эту остроумнейшую шутку другу лорда Гленливета, Бобу Тиззи, который был известен такими выходками: он уже успел похитить колодезный насос нашего колледжа, спилить до основания нос у статуи святого Бонифация, снять вывески с четырех табачных лавочек, выкрасить лошадь старшего надзирателя в светло-зеленую краску и т. д. и т. п.; и Бобу, который, разумеется, участвовал в деле и ни за что не стал бы доносить, грозило исключение из университета (а следовательно - потеря прихода, где ему было обещано место пастора), когда Гленливет благородно выступил вперед, признался, что автор этой восхитительной jeu d'esprit {Шутки (франц.).} не кто иной, как он, принес извинения воспитателю и безропотно согласился на временное исключение.