Янчи нагнал девочку в самом начале улицы Хайду. По этой улице молено было дойти до базарной площади, а уже оттуда маленькими улочками пробираться к дому - до ближайшей горной деревни. По ту сторону базарной площади над приземистыми окраинными домишками высоко вздымалась церковь кармелитов, слишком высоко.

Катица, словно чувствуя, что Янчи идет за ней, прибавила шагу. Нет, она не чувствовала, она знала! Но все-таки Янчи настиг ее у мастерской жестянщика Тимота.

- Привет. А я тебя видел, - сказал он. Только на эти несуразные слова его и хватило.

- Конечно видел. Ты же сзади стоял.

- Ага, значит, ты меня тоже видела! - радостно вскричал Янчи.

- Как же тебя можно было не увидеть, если ты только и делал, что расхаживал взад-вперед по церкви.

- Як вам перешел, потому что тебя заметил.

- В церкви не на меня нужно глядеть, а на бога, - поучительным тоном произнесла девочка.

- Бога нельзя увидеть.

- Кто заслуживает, тот видит.

- А ты откуда знаешь, ты что, видела?

- Тебе какое дело? Я не обязана перед тобой отчитываться, - ответила Катица. Ее каблучки быстро-быстро постукивали по городской мостовой. Голова была гордо вскинута.

А Янчи так хотелось заглянуть ей прямо в лицо, глаза в глаза.

- Ну а другому сказала бы?

- Не твое дело!

Улица Хайду осталась позади, дальше шла базарная площадь и некрасивая, как ни посмотри, церковь кармелитов. Янчи прыгал возле девочки, деревянный кольт бил по боку. Ну а Джек из Аризоны? Скачет где-то вдали на Черной Молнии, жаль, что его почти не видно в облаке пыли. Может, даже это какой-то другой ковбой на неизвестной лошади.

Теперь спросила Катица:

- Ты уже исповедался?

- Да.

- Так быстро? И даже меня успел догнать? Янчи промолчал.

- Врешь, Чанаки! Ты не исповедался.

- Нет, исповедался, - уперся Янчи, а про себя с горечью думал: "Ну зачем я вру? Я за тобой побежал!" Но как сказать об этом Катице?

- И причащаться завтра будешь? - продолжала девочка.

- Конечно буду, - дрогнувшим голосом произнес он.

- Гореть тебе в аду.

Янчи потемнел от гнева. Поддал ногой брошенное кем-то маленькое яблоко; как бы выкрутиться?

- Целоваться я, во всяком случае, не целовался.

Катица быстро, ядовито ответила:

- Есть и другие грехи. Врал, например. Мне вот только что.

- Ну тогда из исповедальни и выходить не нужно.

- Разве нельзя жить без вранья?

Янчи остановился.

- Если ты такая честная, - сказал он, - тогда сознайся, целовалась ты с Фери Капитанем или нет? Ну скажи! Прямо мне в глаза!

- Ах ты свинья! - зашипела девочка. - Тебе-то какое дело!

- А священнику призналась?

- Да ты... ты...

И Катица почти бегом припустилась по улице. Янчи следом.

- Значит, целуемся, потом каемся, к причастию ходим, так, что ли?

Он замедлил шаг. Этого не следовало говорить. Катица скоро затерялась среди прохожих. А Янчи поправил деревянный кольт, сдвинул его совсем набок, потому что тот бил в пах. На глаза мальчику опять попалась церковь кармелитов.

"Тут тоже можно исповедаться", - подумал он. Эта девчонка, эта глупая Катица, наверняка растрезвонит по всей деревне, что Янчи Чанаки причащался не исповедавшись, и слух этот в два счета дойдет до матери, а уж она, не раздумывая, поколотит его. Ну да ему все равно. Он сейчас исповедается у кармелитов, но как доказать это матери? Как помешать слухам? Ему бы только сплетни остановить, а порку он переживет. Подумаешь, какое дело невиновного бьют. Может, так даже лучше: по крайней мере узнаешь, на что ты способен. Мать набросится на него с кулаками, а он будет смотреть ей прямо в глаза, твердо, не отворачиваясь ни на миг, но без слез и как бы спрашивая: "Что ты делаешь, мама?" От этого она еще больше разозлится и будет бить его, пока рука не устанет. Или вдруг откуда-нибудь появится отец и освободит его. В уголке плачет бедная бабушка. Нет, совсем не больно, когда тебя бьют ни за что. Пусть лучше бьют, чем жалеют.

В церкви кармелитов тоже было пустынно, лишь несколько человек молились кое-где на лавках. Янчи с трудом отыскал взглядом исповедальни. Из одной как раз выходила женщина в платке. Мальчик тотчас же поспешил туда, открыл легкую дверцу.

- Хвала господу, - поздоровался он и опустился на колени перед отгораживающей исповедника изящной решеткой.

- Во веки веков, аминь, - произнес неторопливый старческий голос. - В чем покаешься, дитя мое?

Принявшись сбивчиво перечислять свои грехи, Янчи, однако, видел из-под полуопущенных ресниц, что в исповедальне сидит пожилой толстый монах, на нем очки в золотой оправе, и он время от времени согласно кивает головой в ответ на его неуверенные слова. Но как ни понуждало к серьезности святое место, Янчи чуть не расхохотался, глядя на чудно, в кружок, подстриженные волосы монаха, на его лысую макушку, а ведь он уже не был несмышленым мальчишкой. Он чувствовал себя совсем взрослым. И все-таки, когда старый монах принимался покачивать своей тяжелой, смешно остриженной головой, Янчи разбирал смех, он даже запинаться перестал. Он раз пять-шесть перечитал после обеда спрятанный в кармане листок, и теперь, когда прошла робость, грехи один за другим всплывали в памяти, и он поочередно перечислял их. Врал, говорил непристойности, сквернословил. Желал зла ближним. Дразнился...

Тяжелая голова монаха мерно кивала, иногда он направлял сияние своих очков на Янчи, и тогда раздавался вопрос:

- Ты сделал это умышленно? Чтобы навредить? Ты хотел обидеть того, о ком говоришь? Ты совершил это во гневе или обдумал все заранее?

Янчи откровенно отвечал на все вопросы. Наконец он выдохнул:

- И еще, ваше преподобие, я украл.

- Что?

- Каштаны.

- Значит, садовые каштаны, да? Сколько?

- Одну шапку, - сказал Янчи и просунул свою круглую, как у знаменитого князя Бочкаи, шапку в щель. Монах взял ее в руки, повертел.

- Больше полкило сюда не влезет, - проговорил он. - Филлеров на семьдесят - восемьдесят. Знаешь ли ты, сын мой, что смертный грех начинается с одного пенге?

Янчи так и застыл на коленях. Откуда этот старый кармелит знает, сколько стоят каштаны? Ведь монахи не ходят по рынкам. А он все равно знает!