Для Гертруды… До чего же приятно! Он только и думал все эти дни, как бы сбыть ее с рук.

Девушки, страдающие в разлуке, плохи тем, что они творят добро. И то сказать, что им осталось, кроме деятельной любви к ближним? Прекрасная племянница лорда Эмсворта уже две недели рыскала по замку, творя добро направо и налево. Под рукой чаще всего оказывался бедный граф. Вот почему, отходя от телефона, он впервые улыбнулся, хотя именно в этот миг увидел Гертруду.

— Здравствуй, здравствуй, — сказал он. — Что ты делала.

Гертруда не улыбнулась. Мало того — она, несомненно, забыла, как улыбаются. Походила она, скорей всего, на призрак из пьесы Метерлинка.

— Убирала в кабинете, — ответила она. — Там страшный беспорядок.

Лорд Эмсворт заморгал, как заморгает всякий, в чей кабинет проникло заботливое созданье. Но бодрости не утратил.

— А я говорил с Фредериком, — сказал он.

— Да? — Гертруда вздохнула, пролетел холодный ветер. — Галстук съехал в сторону, дядя Кларенс.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал он, пятясь от нее. — А у меня хорошие новости. Сегодня приедет друг Фредерика, его фамилия Корн. Это общество. Для тебя.

— К чему?..

— Ну что ты, что ты!

Гертруда посмотрела на графа большими и скорбными глазами.

— Хорошо быть старым, как вы… — проговорила она.

Лорд Эмсворт удивился.

— Только один шаг до милой, тихой могилы… Двадцать три года! Двадцать три! В нашей семье все живут лет по шестьдесят…

— Как это по шестьдесят? — всполошился граф. — Мой бедный отец погиб на охоте в семьдесят семь. Дядя Руперт умер в девяносто. Дяде Клоду было восемьдесят четыре, когда он разбился, брал препятствие. Дядя Алистэр, с материнской стороны…

— Не надо! — вскричала страдалица. — Какой ужас!

Да, одна надежда — на общество…

Поначалу этот Корн понравился лорду Эмсворту. Лицо у него было хорошее, честное, хотя и такого самого цвета, как нутро у лососины. Держался он как-то нервно, но это скорее хорошо, теперь больше наглых, чем застенчивых.

Поэтому кроткий граф не осудил истерического смеха, которым буквально зашелся гость, когда они обсуждали такой невеселый предмет, как тля в розовом саду. Когда же при виде Гертруды этот Корн стал плясать у столика, уставленного фарфоровыми фигурками и фотографиями в рамках, граф веселился вместе с ним. Веселилась и Гертруда. Да, трудно поверить, но, увидев Корна, племянница засмеялась радостным смехом. Печали как не бывало. Она смеялась, и Корн смеялся, просто какой-то хор гуляк, вторящий солисту в оперетте!

За обедом гость разлил суп, разбил бокал и поднял дикий переполох, вскочив после сладкого, чтобы открыть Гертруде дверь. Они смеялись и тут, граф тоже смеялся, хотя не так сердечно, бокал был из самых любимых.

Однако, размышляя над портвейном, лорд Эмсворт решил, что выгод — больше. Да, в замке бесчинствует какой-то сумасшедший акробат, но умный человек не станет дружить с Фредериком, зато Гертруде, вероятно, подходит именно такой. Граф предвкушал череду тихих дней, когда все родные далеко и можно копаться в клумбе, не ожидая, что племянница спросит из-за спины, зачем он работает на солнцепеке, Теперь ей не до него, у нее есть общество.

Суждения графа об умственном уровне гостя заметно укрепились, когда поздно вечером он увидел, что тот стоит под окном и посылает ему воздушные поцелуи.

Хозяин кашлянул, гость смутился.

— Прекрасный вечер, — сказал он, смеясь своим гиеньим смехом. — Я вот… как раз… Ха-ха-ха-ха-ха!

— Простите?

— Ничего, ничего! Ха-ха-ха! Спасибо! Я — ха-ха — гуляю! Лорд Эмсворт лег в постель. Быть может, он что-то предчувствовал, потому что мелко дрожал; однако согрелся и обрел прежнее благодушие. Собственно, думал он, могло быть и хуже. Могла приехать еще одна племянница или сестра… а мог — упаси, Господи! — приехать сам Фредерик!

Когда речь идет о тонких оттенках чувства, историку нелегко быть вполне объективным. Как выберешь именно то мгновение, которое можно представить потомкам, сказав при этом:

«Лорд Эмсворт впервые захотел, чтобы его гость упал из окна?» Самому лорду казалось, что он хотел этого всегда: но он ошибался. Наутро после приезда они мирно болтали в библиотеке, а потом гость протянул похожую на окорок руку, чтобы графу было легче встать с кресла, и тот оценил такое внимание.

Но каждый день, каждый час вынести это невозможно. Гость вытаскивал графа из кресел; водил по саду, по коридору, по лестнице, просто по полу; помогал надеть плащ; выскакивал из дома с охапкой пледов и шарфов, а один раз принес респиратор. Словом, гордый дух девятого графа в конце концов возмутился. Старые люди вообще не любят, чтобы молодые видели в них беспомощно-трогательных амеб. ползущих к своей могиле.

С него вполне хватало забот Гертруды. А это… нет, дальше некуда! Явственно воспылав к нему безудержной любовью, Корн вел себя как целый отряд скаутов, неустанно творящих добро. Мы лучше поймем состояние бедного графа, если узнаем, что он предпочел бы новому гостю самого сэра Грегори.

Тогда и случилась История со стремянкой.

Фредди, решивший посмотреть, как идут дела, узнал о ней от кузины еще на станции.

Нельзя сказать, что Гертруда снова наводила на мысль о Метерлинке, но печаль в ее глазах была, и Фредди, резонно считавший, что теперь в них должна быть радость, огорчился.

— Неужели провал? — забеспокоился он. — Не может быть!

Гертруда вздохнула:

— Как бы тебе сказать? И да, и нет.

— Туша подлизывается?

— Конечно!

— Слушает? Спрашивает? Помогает? Целых две недели! Да за это время отец его должен полюбить, как свинью!

— Может быть, он и полюбил. Руперт говорит, дядя Кларенс очень странно на него смотрит, нежно, что ли… Но сегодня, с этой стремянкой…

— С какой?

— Мы с Рупертом гуляли в саду, и я сказала, чтобы он лучше помог дяде. Тот куда-то делся. Руперт его долго искал, потом слышит: «клик-клик» — дядя стоит на стремянке, стрижет какое-то дерево. Руперт говорит: «Ах, вон вы где!» А дядя Кларенс говорит: «Да», а Руперт говорит: «Не утомляйтесь, дайте я…»