– Прекратите! – вопил Лычко, но вряд ли он был в силах что-либо изменить.

Третья машина прошла высоко в небе, опорожнив огромный резервуар и создав третью просто-напросто с ног сшибающую волну. После столь результативной атаки на платформе не осталось ни одного, кто стоял бы на ногах. Недавние зрители сейчас напоминали выброшенную на берег рыбу, с той лишь разницей, что никто не шевелился.

Ошарашенный Мудрецкий с произвольно ведущей себя нижней челюстью вылез из «уазика» и стал разглядывать результат водяной бомбардировки. Стояла тишина, никто не шевелился. Даже дым в огромных бочках закончился. У пожарных из брандспойтов ничего не лилось. Птички смолкли. Шум роторов давно исчез, а на платформе оставались лежать двадцать тел. Наконец главный авиатор генерал-лейтенант Попов первым поднялся и, не находя никаких слов, встряхнулся и зааплодировал. Нужно было спасать положение, и вторым встал генерал Лычко и также стал хлопать. Вскоре поднялись все и стали обмениваться полученными впечатлениями. Но восторгов не было. Все приглашенные вяло и понуро почему-то сходили с помоста, подходили к своим машинам, рассаживались и уезжали. Все происходило так, будто закончились чьи-то похороны.

А пятижды помытый сегодня военный атташе продолжал стоять на четвереньках и отплевываться. Наконец он поднялся и, глядя в глаза Лычко, сощурился:

– Пельмени, водка, бабы, баня.

Генерал-лейтенант расплылся в улыбке: «Да никаких проблем, дорогой ты наш», – и, взяв под локоток зарубежного гостя, свел его по деревянным ступенькам вниз и, усадив в собственный «Мерседес», побежал, собирая пузо в кучу, к служебной «Волге», не забыв объяснить на ходу, что нужно следовать за ним.

Как это ни покажется неожиданным, но к Мудрецкому никто не подходил и не предъявлял ему никаких претензий, хотя именно он руководил теми самыми солдатами, которые должны были наводить вертолеты на цель.

Наконец к «уазику» подошел Стойлохряков. Он был сухой, как осенний лист, и выглядел весьма удрученно.

– Юра? – спросил он, в первый раз за все время службы назвав Мудрецкого не по фамилии. Моменты, когда подполковник находился в нетрезвом состоянии, в данном случае не учитываются. – Ты в церковь ходишь?

Почесав за ухом, лейтенант сообщил, что он не был там ни разу.

– А ты вот сходи. И знаешь, чего просить-то?

– Знаю, – согласился Мудрецкий. – Надо сделать так, чтобы товарищ атташе ужрался до такой степени, чтобы ничего не запомнил.

– Вот именно, – согласился подполковник, развернулся и далеко не бодрой походкой побрел к «Ауди», в которой сидел пьяный и счастливый Тод Мартин. И счастье его было намного более весомым после второго пролета вертолетов над химкомбинатом.

– О’кей? – справился он у садящегося за руль Стойлохрякова.

– Да не то слово, – согласился Петр Валерьевич, разглядывая огромную лужу, образовавшуюся после пролета вертолетов. – Лучшего окея и быть не может.

Выбравшись на открытое место, три лучших солдата Российской армии медленно подходили к «уазику», так, будто он в любой момент мог рвануть. Юра оставался сидеть на своем месте. Он глядел все время прямо на те самые, помытые с неба кузова грузовиков и размышлял над тем, какому святому ему по данному поводу помолиться.

– Разрешите обратиться? – по всей форме подошел Валетов и приложил руку к голове.

– Разрешаю, – пробормотал Мудрецкий, не собираясь изучать и без того знакомую рожу Валетова.

– Ну как, товарищ лейтенант, вам понравилось?

– Да, – согласился Юра. – Бывает такое с электроникой. Иногда подводит.

– Правда? Я вот чего думаю, – засуетился Валетов. – Товарищ генерал Лычко, наверное, забыл теперь, что он вам чего-то обещал?

В голове у Мудрецкого сверкнула искра. Он повернулся.

– А ведь ты прав, Фрол. Вряд ли эта волна до меня докатится.

Петр Валерьевич Стойлохряков стоял за спиной большого начальника – генерал-лейтенанта Лычко – и смотрел в рот со вставными фарфоровыми зубами.

– Знаете, зачем мне, заместителю министра обороны, было вызывать вас, двоих умников, из Самары? Для того чтобы вы мне посоветовали, что сказать президенту по поводу того, как военного атташе Германии обдают говном. И вообще, чья это идея поливать людей навозом?

Зная по опыту службы, что, когда тебя вызвали на ковер, самое умное – это молчать и слушать, ни Лычко, ни тем более Стойлохряков не пытались двигать собственные мысли.

– Не слышу ответа? – продолжал ерничать заместитель министра. – Вы давайте не отмалчивайтесь, рассказывайте. Вот мне через полчаса идти докладывать. – Он потыкал рукой в звезды Кремля, видневшиеся за окном: – И что я ему скажу? Влейте, мол, в канцлера Германии пол-литра «Столичной», и он все забудет, или же продайте газ с нефтью подешевле. Вы понимаете, во что стране обойдется одна бочка дерьма, вылитая где-то в Самаре на башку военного атташе нашего главного торгового партнера?

Промывание продолжалось еще долгих пятнадцать минут, после чего генерал на пару со Стойлохряковым вышли, забрали оставленные у секретарши «дипломаты» и спустились вниз во дворик, где под сенью развесистых ив стояла парочка недавно покрашенных лавочек.

Не уходя далеко от здания Министерства обороны, заезжие провинциалы разместились на скамеечке, раскрыли «дипломаты» и выставили на газетку бутылку водки, банку шпрот и полбуханки черного хлеба. Стаканчиков не было. Хлебали прямо из горла, принимая антидепрессант. После третьего круга Стойлохряков со слезами на глазах зажевывал черный хлебушек. Нет, ему не было обидно, он был готов ко всему. Просто водочка вышибла немножко влаги.

Из подъезда вылетели еще два красных от злости мужика в мундирах и, не сговариваясь, сели на противоположную лавку, достали из портфелей по бутылке водки и стали хлебать.

Разглядывая товарищей по несчастью в звании полковников, Петр Валерьевич обратился к генералу:

– Слушай, а им, видать, еще больше досталось.

– Да, – согласился генерал, залезая пальцами в открытую банку, – они вообще без закуси хреначат.

– Тяжелая работа у этого с фарфоровыми зубами. Зато, – Петр Валерьевич сладко причмокнул, – у него звезд на мундире больше, чем на небе.

– Да, – согласился Лычко. – Четвертый после бога.

– Почему четвертый? – не понял Стойлохряков.

– Ну как: он сам, – Лычко показал пальцем в небо, – потом следующий, тот, который наш, дальше министр обороны, а этот, считай, его зам. Вот и получается, что четвертый.

Стойлохряков взял с лавки бутылку.

– А меня вообще в этих списках нету. – И, выдохнув, отправил себе три булька в рот за собственное здоровье.

Стойлохряков отсутствовал в командировке не больше четырех дней. Куда он ездил, толком никто не знал. Поговаривали, что он провел время в Москве, и, судя по тому, каким Петр Валерьевич появился на разводе в понедельник утром, далось ему путешествие нелегко. Остается неизвестным, что же конкретно нарыл в Первопрестольной командир отдельного батальона, но по приезде в понедельник он учинил спортивный праздник.

Все три роты плюс взвод химзащиты занимались интенсивной физподготовкой, успев еще до обеда пробежать по пятнадцать километров, выдержать соревнование в отжимании и подтягивании, а также простоять на полусогнутых ногах по пять минут с лишним. В ушу это называется поза «наездника». Но вряд ли кто-нибудь из солдат подозревал в те моменты, когда у них тряслись колени, каким древним видом искусств они занимаются.

Неожиданно для самого себя Валетов, считавший, что ему физические упражнения противопоказаны от рождения, заметил, что у новобранцев уже поджилки трясутся и все тело ходуном ходит, а он ничего себе, стоит и вроде как так и надо. Даже Простаков и тот покряхтывает от напряжения, а Валетов словно каменный. Соблюдает правильную позу того самого китайского наездника: ноги чуть шире плеч, стопы параллельно, ноги согнуты до прямого угла, руки вперед, спина прямая, и ничего, удосуживается даже улыбаться и нагло пялиться на старшего лейтенанта Бекетова, очень, как выясняется, много понимающего в физподготовке. Сволочь, много разных садистских движений знает, чтобы тело бедного Фрола утомить.