– Господа директора отказываются принимать мои векселя, а я поклялся не держать у себя их обязательств. Я только предупреждаю, что у меня скуплено банковых билетов столько, что на обмен их потребуется два месяца.

В течение двух месяцев банк лишился бы золотого запаса на 11 млн. фунтов стерлингов. Директора смутились и стали совещаться между собой о том, что им делать. На следующее утро в банке красовалось объявление: “С этих пор векселя Ротшильда принимаются к уплате без всяких затруднений”...

Психика Натана-Майера Ротшильда – это психика чисто делового человека, “a very man of business”, как говорят англичане. От главной задачи жизни его ничто не могло отвлечь – ни общественные вопросы, ни филантропия, ни искусство, ни литература. “Вся жизнь мира представлялась ему одной грандиозной финансовой проблемой”. На месте нравственности у него был, по-видимому совершенный вакуум. Мы уже знаем его характерное изречение о неудачниках. Относительно демократических веяний он выражался еще проще, говоря: “Народам нельзя верить ни гроша в долг, можно верить лишь правительствам, и то достаточно сильным”. В его одежде, жизни, разговоре всегда звучала черта грубого цинизма. В обращении с людьми он держал себя властно, надменно, презрительно; с подчиненными – повелительно и жестокосердно. Он жил роскошно, но лично ему эта роскошь была совершенно не нужна, одевался он плохо, в затасканный сюртук, обедал между двумя делами – и терпеть не мог никаких сборищ. Весь поглощенный своим делом, он жил им и для него.

Букстон, характеризуя Натана Ротшильда, говорит: “У него была горячая голова и холодная кровь. Голова порождала десятки и сотни самых смелых и рискованных проектов; холодная кровь позволяла выбрать между ними один, благоразумнейший. Очертя голову он не бросался ни во что; даже такая вещь, как отправка английского золота через Францию, с которой Англия находилась в войне, была скорее диверсией ловкого стратега, чем выходкой смелого авантюриста”.

Был ли добр Натан Ротшильд или нет? Мне кажется, ни то, ни другое, – да, в сущности, это и неважно. Если бы он хотел прослыть добрым, ему ничего не стоило бы раздавать по миллиону в год, и репутация филантропа – самая легко достижимая из всех существующих репутаций – навеки нерушимо утвердилась бы за ним. Если бы же он был действительно жесток, он бы “топил” своих безопасных конкурентов, на что имел постоянно полную возможность. Но он не делал ни того, ни другого, не раздавал денег и не вредил людям, раз того не требовала его прямая выгода. Добр тот, кому добро доставляет удовольствие, жесток тот, кого зло неотразимо тянет к себе. Ротшильд не знал соблазнов ни в ту, ни в другую сторону. Друзья хвалят его за добродушие (good humour), семью он, несомненно, по-своему любил и холил ее, в отношении отца и его заповедей он был послушным сыном. Без этого Ротшильд был бы настоящей биржевой машиной, одаренной быстрой сообразительностью.

Нельзя не поразиться здоровой цельностью его натуры. Это человек борьбы, самой узкой и односторонней, – борьбы за деньги. Он совершенно специализировался в своем деле и принял его характерный отпечаток. Биржа и спекуляция как бы выштамповали на нем свое изобрание, сосредоточили в его маленькой безобразной фигуре всю свою сущность, наделили некоторыми человеческими свойствами, не мешавшими “деланию” денег, и предусмотрительно лишили всех тех качеств, которые могли бы заставить человека задуматься, поколебаться, остановиться наконец.

Н. Ротшильд у биржевой колонны

Не только застенчивости, совестливости, раскаяния, но даже уныния и меланхолии Ротшильд не знал никогда. Живой, подвижный, он бегал, хлопотал, суетился, любил разъезжать, и это постоянное движение, эта постоянная горячка разгоняли ему кровь.

Я не желаю усиливать краски и рисовать чудовище безнравственности. Я уже заметил выше, что у Ротшильда были друзья, что он любил семью, следовательно, он был форменным человеком. Но у него не было того, что мы называем общественной нравственностью, то есть симпатии к ближним, не было, кроме того, и следа идеализма. Сердце его было сухо, сострадания он не знал, увлекаться какой-нибудь утопией было для него немыслимо по самому существу его натуры. Поставленный по самому происхождению во враждебные отношения к обществу, он, разумеется, не разделял его вожделений; воспитание и природные данные сосредоточили все его способности на одном пункте.

В этом смысле он был самым типичным из своих современников. Припомните, какою моралью, какими принципами жили тогда высшие классы. Это было время юности нашего современного строя. Молодая буржуазия во всех странах Европы выступила на первый план, захватила в свои руки законодательство, администрацию, торговлю и промышленность и оттеснила аристократию на второй план. Юная и самонадеянная, она гордо бросилась в битву жизни, твердо помня лишь одно правило, что главная сила современности – деньги, капитал. Надо достать их. Не все ли равно, каким путем, лишь бы это был законный путь. Успех – вот бог того времени, и если для того, чтобы добиться его, надо пройти по телам неудачников – не беда: идя на приступ, солдат не думает о том, кого давит своими ногами. Всякий за себя. Поприще соревнования открыто для всех. При уме, талантах, выдержке, находчивости можно добиться всего – министерского портфеля, миллионов, уважения современников, славы. Кто не добился ничего – тот сам виноват.

Ротшильд жил по тем же правилам, и надо согласиться, что при них общественная нравственность была бы прямо обременительной. Пропитавшись идеалом современности, он как нельзя лучше пользовался ее условиями. Он делал то, что и другие, но делал ловчее и лучше. Он и получал на свою долю больший пай.

Идея еврейства так же мало интересовала его, как и идеи вообще. Говорят, он был любимым сыном старой Гедулы. Но старая Гедула, которая помнила еще унижения, вынесенные ею когда-то во франкфуртском квартале, могла проникаться торжествующим чувством удовлетворенности при виде могущества своих сыновей, перед которыми преклонялись все. Ничего подобного ни в словах, ни в поступках Натана-Майера Ротшильда не было заметно. Едва ли даже он спрашивал себя когда-нибудь, зачем нужны ему эти десятки, а может быть, и сотни миллионов, которые он наживал. Он несся в вихре биржевой игры и спекуляций, несся с гордым сознанием своей силы, всегда самоуверенный, проницательный, готовый на риск, если риск не означал азарта. Восточный поэт сравнил бы его с ветром пустыни, несущимся по золотому песку и собирающим этот драгоценный песок в громадные смерчи-столбы.

Он умер в 1835 году, всего 60-ти лет от роду.

Личность Натана Ротшильда – настолько выдающаяся сама по себе, что мы имели основание подробно остановиться на психологическом ее разборе. Мы видели, как он делает миллионы. Посмотрим теперь, как миллионы создаются почти сами собой, без особенных усилий со стороны владельца, как они порождают друг друга, если общественная атмосфера благоприятствует их размножению. Для этого нам придется ознакомиться с деятельностью Джеймса (Иакова) Ротшильда парижского, барона Австрии и кавалера командорского креста Почетного легиона.

Джеймс Ротшильд основал свой банкирский дом в 1812 году, в год смерти своего отца, старого Майера-Амшеля. Следовательно, он явился в Париж в тот момент, когда там шли окончательные приготовления к грандиозному походу на Россию и когда уже было близко быстрое падение Наполеона. Он застал самый расцвет империи, ее наружную мишуру и позолоту, прикрывавшие страшную нищету народа и почти полное банкротство государственного казначейства. Народ отдал все, что мог: три миллиона самых здоровых, сильных, молодых его сынов уже лежали на полях сражений, три с лишним миллиарда франков были затрачены на завоевание мира. Но император требовал все новых и новых жертв. Впрочем, и его положение было не из лучших. Борьба с Испанией бросила тень на его воинскую славу и непобедимость его войск; он, как человек в высокой степени проницательный, видел, что его популярность падает; до него в Тюильри уже доносился глухой ропот обездоленных и обобранных. Он помнил самые страшные моменты великой революции и знал, что этот народ, сегодня такой покорный, почти раб – завтра может восстать, как проснувшийся лев, и смыть целыми потоками крови позор своего унижения. Надо было поправить дела, восстановить веру в свою непобедимость и поразить воображение всех и каждого чем-нибудь невероятным. Этим невероятным должно было быть завоевание России.