– Разве сейчас урок рисования? Эта тетрадь

по какому предмету?

Лейтенант взял тетрадь, посмотрел на обложку и прочитал вслух:

– Тетрадь по русскому языку юнги второй смены первой роты Петра Агишина.

Он полистал тетрадь. Кое-где в ней встречались безалаберные записи правил из грамматики, отдельные предложения, но больше всего было рисунков, каких-то линий и вообще всякой грязи, недопустимой в ученической тетради.

– Отправляйтесь с этой тетрадью обратно в кубрик. К следующему уроку вы перепишете все сначала. На вас будет наложено взыскание.

Лицо лейтенанта было бледно, но он все-таки сдерживался и говорил негромким глуховатым голосом.

– Ну и пойду! – вспылил Петушок. – Сажайте на гауптвахту! А учить ваш русский язык я все равно не буду. Я в гражданке бегал от этого русского языка, а тут опять он! Не буду учить!

Петушок вышел из-за стола и быстро пошел к. двери.

– Тоже – лейтенант! – озлобленно бросил он на ходу.

В это время прозвенел звонок. Гурька выскочил вслед за Петушком из класса. Его оскорбило поведение Агишина. Он любил лейтенанта и считал, что поступок Петушка задевает и его, Гурьку.

– Агишин! – позвал Гурька Петушка, догоняя его на улице. – Постой-ка!

Петушок остановился. В руках у него была свернутая в трубочку тетрадь. Гурьку он встретил нахмуренным, отчужденным взглядом.

– Чего тебе?

– Ты сказал лейтенанту, что не будешь учить

его русский язык. Значит, ты сказал, что русский язык не твой язык, а лейтенанта. А лейтенант кто? Русский? Русские с фашистами воюют. Немцы казнят их за то, что они говорят по-русски. А ты… А ты… Ты, значит, тоже фашист!

Гурька размахнулся и ударил Петушка в скулу. Тот упал в снег и запричитал:

– Ой-ой-ой!… Подожди!… Тебе тоже попадет… Подхалим!

Гурька повернулся и хотел уже возвратиться в класс, но остановился и, глядя на Петушка большими глазами, спросил:

– Что?… Что ты сказал?…

Но Петушок струсил. Гурька мог расправиться с ним еще не так. Жалкий, опрокинутый на спину Петушок лежал на снегу, боясь подняться на ноги, и молчал.

– Возьми сейчас же свое слово обратно, – сказал Гурька и нацелился ногой в веснущатое лицо Петушка. – Ну!…

Петушок отполз немного и сказал:

– Беру. Ладно. Привязался тоже…

– Ну, то-то! – сказал Гурька и отвернулся.

На другой день Петушок исчез. Его искали всюду и нигде не находили.

Остров уже обмерз кромкой льда, и корабли из бухты Благополучия не выходили. Значит, с Соловков юнга уехать не мог. Допросили часовых караула, стоявших у ворот, но они уверяли, что никого без увольнительных из кремля не выпускали. Позвонили в Савватьево. Там Петушка не видели. Искать его надо было только в кремле.

Территория кремля небольшая. Однако за пять столетий в нем нагородили столько ходов, глухих помещений, что при желании в них можно спрятать целый батальон да так, что не скоро отыщешь.

Лейтенант Соколов, хорошо знавший кремль, возглавил поиски Петушка. Вместе с ним пошли Гурька и Ваня Таранин.

Сначала обошли все стены крепости. В верхней части их сделан коридор, покрытый тесовой крышей. Он соединяет все восемь башен, в которых в три-четыре отверстия выставлялись дула пушек и пищалей. Сейчас в башнях было пусто, веяло холодом и подвальной сыростью.

Гурька с робостью и любопытством осматривал пыльные стены башен, сложенные из огромных камней. В бетон, которым залиты промежутки между камнями, вставлены большие железные кольца. Лейтенант сказал, что в них продевается цепь, которой узники приковывались к стене на долгие годы.

Иногда приходилось пробираться через такие узкие проходы, что, казалось, еще немного – и скользкие от сырости стены зажмут их и не выпустят обратно.

Соколов светил фонариком. Куцый луч постоянно упирался в каменные глыбы, скользил по многовековой плесени и толстому слою пыли в углах. Из них выскакивали огромные крысы.

Никто не говорил ни слова. Только лейтенант время от времени бросал короткое «осторожно» на поворотах или когда под ногами оказывался спуск из каменных ступеней. Голос лейтенанта звучал глухо, словно Соколов был не рядом, а где-то далеко впереди.

Гурька шел за лейтенантом. Он вымазал руки о стены – все время приходилось опираться на них, чтобы не упасть. Сначала прикосновение к холодным камням заставляло содрогаться. По спине пробегали мурашки, особенно если в ноги неожиданно тыкалась напуганная светом крыса. Потом робость прошла, хотя все еще казалось, что руки могут схватиться за что-нибудь ужасное.

Коридор, которым шли лейтенант и юнги, кончился. Впереди были тяжелые двери. Открыв их, они вошли в небольшое помещение. Луч фонарика осветил прокопченные и прозеленевшие стены. Малюсенькое оконце с двумя решетками едва пропускало узкую полоску сумеречного света.

Гурька оперся о стену, и тотчас же отдернул руку:

– Ой!

Стоявший впереди лейтенант повернулся, осветил фонариком испуганное лицо Гурьки, потом стену. В ней торчал острый железный крюк, покрытый влажной ржавчиной.

– Укололся? – озабоченно спросил Соколов.

– Ничего… Я просто напугался, думал, что схватился за что-то такое…

– Здесь можно встретить вещи, – сказал лейтенант, – которые каждого приведут в ужас.

В этом помещении находилась стража.

Лейтенант поводил лучом фонарика по стенам. В них имелось несколько узких крепких дверей. В промежутках между дверями из кирпича сделаны скамейки для стражи.

– Здесь узников наказывали плетьми и пытали во время допросов. Страже запрещалось разговаривать с заключенными, давать им бумагу или карандаш и даже бересту с углем, чтобы несчастные не могли сообщить что-нибудь на волю.

Лейтенант подошел к одной из дверей и открыл ее. Юнги увидели небольшую комнату, похожую на ящик, шага четыре в длину и шага три в ширину. В каземате сделан каменный выступ. Осветив его фонариком, лейтенант сказал:

– Тут узник спал.

Луч фонарика скользнул по каменному полу, потом по стене. В нее вделано железное кольцо, как и те, что юнги уже видели в башнях. На небольшом каменном выступе стояла какая-то дощечка. Лейтенант поднес к ней фонарик. Сквозь густой слой пыли юнги увидели на дощечке изображение.

– Иконка, – сказал лейтенант. – Единственная вещь, которую разрешалось иметь узнику при себе в каземате.

Когда луч фонарика скользнул по стене, Гурь-ка воскликнул:

– Постойте!

Он взял иконку и стал очищать ею со стены пыль и плесень.

На стене виднелись какие-то царапины. Постепенно надпись прояснилась, и юнги прочитали:

– 14 декабря 1825 года.

– Декабристы! – сказал Гурька. – Здесь сидели декабристы.

– Да, Бантыш-Каменский и Шахновский, —

заметил лейтенант. – Но не только Шахновский и Бантыш-Каменский были сосланы сюда после бунта декабристов. В Соловки царь Николай I, или, как его прозвали, Николай Палкин, за принадлежность к тайному обществу декабристов сослал двух студентов Московского университета Михаила Критского и Николая Попова.

Лейтенант и юнги долго смотрели на стену, словно каждый хотел увидеть руку того, кто, может быть, в последний час перед своей смертью начертал знаменательную дату.

Ваня спросил:

– Куда же делся Агишин?

– Знали бы – не искали, – сказал Гурька. —

Может, покричать?

– Кричать бесполезно, – сказал лейтенант. —

А впрочем, попробуйте.

Гурька и Ваня вместе крикнули:

– Пе-е-тя!

Но голоса их показались такими слабенькими, что. даже за порогом каземата, наверное, были не слышны.

– А ну, еще раз, – попросил лейтенант.

– Аги-и-шин!

Ребята кричали изо всех сил, но звук точно растворялся в каменных стенах, уходил в них, не рождая отклика, и сразу обрывался. Гурьке даже показалось, что он еще стоял с открытым ртом и кричал, а звук его голоса исчез, точно слово вылетело прежде, чем он успел произнести его, и сразу погасло.