И все-таки, когда доходит до горла, можно подправить и доктрину. Заменить Разина и Пугачева Суворовым и Кутузовым на боевом знамени 1941 года. Но отказаться вообще от интернационализма на знамени, полученном из рук Ленина, опасно. Приходится делать одно, а говорить другое. "Внизу" природные антисемиты иногда не понимают, почему нельзя называть вещи своими именами; иногда по простодушию они называют евреев евреями и даже жидовскими мордами, однако получают по морде от своих же поводырей за излишнее рвение. "Великий дозировщик" знает свое дело.

И все-таки в основе его решений — не доктрина. В основе — звериное чувство реальности. Диктатор может лично не любить евреев, потому что Троцкий допек его в 1927 году, Зиновьев — в 1936, Мехлис в 1942, Михоэлс в 1947. Это не решает. Не решает даже то, что Израиль переметнулся к американцам, хотя от этого многое изменилось в геополитическом раскладе не в нашу пользу. Решает в конечном счете одно: прочность системы.

И вот тут еврейский вопрос упирается в тупик. Евреев нельзя в России ни истребить, ни выгнать — они слишком глубоко вросли в общество и государство. Чтобы их истребить или выгнать, надо изменить общество и заменить государство. Поэтому все слухи о тотальной депортации евреев, якобы намеченной Сталиным на 1953 год, не подтверждаются ни одним документом. Костырченко, пропахавший километры архивов, свидетельствует об этом с полной ответственностью. Ни директив, ни списков, ни вагонов — одни слухи.

Депортация народов вообще штука опаснейшая; компактно живущий этнос можно, конечно, перегнать в другое место, и в 1944 году с народами Крыма и Кавказа это оказалось технически осуществимо, однако за те дела Россия до сих пор расплачивается кровью. А уж депортировать сотни тысяч евреев, живущих рассредоточенно в густонаселенных центрах и вросших в русскую реальность и культуру, объявить их вне закона в стране, которая по определению многонациональна, — невозможно ни быстро, ни тайно. Для этого надо перестроить до основания весь общественный уклад, сменить все приоритеты государственной жизни, а проще говоря, скопировать... гитлеровский рейх.

Дело даже не в том, что такое копирование смертельного врага было бы в послевоенное время самоубийственной карикатурой (оно и сейчас, полвека спустя, предпринимается у новорощенных отечественных фашизоидов как пародия, осуществляемая "назло"). И не в том, что по заоблачным законам мировой истории всякое притеснение евреев есть, как правило, знак внутренней слабости, неуверенности в себе "коренного народа", и знак недобрый. Испания, изгнавшая евреев по времена Эдикта, только потом поняла, что именно с того момента стала уступать Англии роль мирового лидера. Да и Германия объявила о намерении окончательно решить еврейский вопрос — в 1942 году, на переломе гитлеризма к гибели. Может быть, Сталина и не занимали эти всемирно-исторические уроки (хотя как знать: историю он штудировал усердно и мыслил ее широко). Но что он выверял в первую очередь — так это безопасность своей системы. И потому не мог не чувствовать, что такого эксперимента с евреями, на какой пошел Гитлер в мононациональной Германии, — многонациональная Россия или не примет, или не выдержит.

Я думаю, что реплика насчет "безобразия" в ЦК, как и то, что Абакумов и Рюмин полетели в тартарары, — не шутка, а симптом. На краю могилы диктатор решает отойти от края пропасти: скорректировать кампанию, "дозировать". Все это по-человечески уже отдает бессилием: эти заказанные Сталиным еврейским интеллектуалам письма о том, как спасти евреев от гнева русского народа, эти запоздалые попытки отделить честных еврейских тружеников от сионистских отщепенцев, эти проекты вразумления: в кондовом стиле — текст сработан министром культуры Михайловым, в либеральном стиле — редактором "Правды" Шепиловым, — оба варианта забракованы. Ситуация с евреями повисает в невесомости накануне удара, который в начале марта 1953 года укладывает диктатора в постель, а потом и в могилу.

Узел разрублен.

Из воспоминаний "врача-убийцы": следователь, ведший допрос, как бы невзначай поинтересовался у того, что такое "дыхание Чейн-Стокса". Врач отлично знал, что это такое. И как только это понял следователь, он мгновенно сменил тон — с обличительного на дружелюбный, надо думать, к собственному облегчению тоже.

Первое, что сделал Берия, перехватывая власть, — он остановил "дело врачей".

Геннадий Костырченко начинает книгу с мысли о том, что еврейский вопрос для нас есть русский вопрос.

Кончает он книгу мыслью о том, что Россия сегодня стоит либо перед распадом, катастрофичным для всех населяющих ее народов, либо перед необходимостью "сосредоточения", которое может реализоваться только вместе с "идеей единой российской нации"1.

Это — наша теперешняя боль, понять которую помогают отзвуки, отсветы и отблески отошедшей в прошлое драмы.

« Г.В.Костырченко. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.— М.: "Международные отношения", 2001, с.709.

ХОД КОНЁМ “Но счастья не было и нет...

А может, было?

Ведь зарождается рассвет,

Рвет конь удила."

Владимир СИЛКИН Нет в жизни счастья, вот дела

Какие, братцы.

Удила или удила —

Не разобраться.

Видать, не всякое в строку

Годится лыко,

Хоть и учили языку —

Или языку?

Поэтам ныне все трудней

На общем фоне.

Спросить бы, что ли, у коней —

Или у коней?

Чтобы молва через века

Не проходила:

Мол, хороша была строка,

И там — удила...