– Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!

Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.

Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.

– Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.

…Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.

– Во дела! Откуда у меня на столе сирень?

– Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.

– Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.

– Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.

– Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.

Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.

– Зачем ты это делаешь?

Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.

– Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?

– Люблю.

– Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.

– Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?

– Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?

В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.

Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!

И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!

– Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.

– Но вы-то все правильно понимаете?

– Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.

– Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.

– Тебе так кажется! – Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? – Ты в этом ничего не понимаешь!

– Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочку в садик и вместе встречаю…

– Ты рядом живешь?

– Нет, я живу на другом конце города! – Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать.

Он долго потом не мог понять, что с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика…

– Пойдем в аудиторию. Не надо здесь стоять. – Он положил ей руку на плечо.

Кажется, по дороге им встретились те самые очки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значения.

Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм.

Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала.

Он погасил свет.

– Ой! – вскрикнула она. – Антон Борисович, вы где?

– Ну вот. – Он был совсем рядом. – Я тебя правильно понял?

Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело.

Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью…

На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: «Это любовь, что бы вы там ни говорили!» На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам:

– Нуте-с, приступим…

– Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? – нервничал Антон.

Еремин поставил свою «шкоду» во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить!

– Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно.

– Прости, но разве я не могу…

– Не можешь! – отрезал сыщик и вышел из машины.

«Вот он, миг презрения! Как я мог идеализировать этого напыщенного хомяка?! Все в моих писаниях – ложь! Вася права! Он не стоит даже мизинца моего героя!»

– Вы останетесь сторожить машину, молодой человек? – обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович.

Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: «Да, буду сторожить», но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.

– А вот и машина журналиста! – Еремин сверил запись в блокноте с номером белой «Нивы», стоявшей у подъезда. – Если ею не воспользовались, то, возможно, нам посчастливится раздобыть ключи от машины. Почему, кстати, их не оказалось у твоей знакомой?

– У них с мужем произошла размолвка, – нарушил обет молчания Полежаев.

– Это я понял. А вообще водительские права у нее имеются?

Антон пожал плечами.

– Ну ты даешь! Вы, случайно, не час назад познакомились?

«Так оно и есть! Что я знаю о теперешней Василине? Она уже успела дважды побывать замужем! От прежней влюбленной в меня девчонки не осталось и следа!»

– Какой этаж? – уже в лифте поинтересовался эксперт.

– Жми на двенадцатый, Престарелый!

Константин одной левой справился с замком. Правую руку при этом держал в кармане расстегнутого плаща.

– Не торопитесь! – приказал он своим спутникам и, резко толкнув дверь, вбежал в квартиру.

Писателю эти предосторожности показались излишними.

«Костян с моей подачи возомнил о себе невесть что! Решил нам показать Голливуд! А между тем Вася тут была утром, и ничего, обошлось без стрельбы!»

– Входите! – разрешил следователь и с порога предупредил Полежаева: – Ради бога, ни к чему не прикасайся!

В единственной комнате, как и описывала Василина, царил беспорядок. Паркетный пол был усыпан мусором. Постель разобрана и смята. Одна штора сорвана с петель и брошена на письменный стол. Другая висела на последнем крючке.

– Тут есть на что посмотреть, мальчики! – воскликнул Елизарыч и постучал своей клюкой о косяк двери, будто хотел убедиться в прочности всего остального.