О съезде говорилось в этих письмах немногое. Ковалевская не написала даже о том, что она читала реферат своей новой работы, и это ее подруга узнала только из газет. По окончании съезда Ковалевская вместе с дочерью приехала в Москву, сообщила своим друзьям и знакомым, что отправляется в Стокгольм, куда приглашена в университет читать лекции по математике на немецком языке. Эта весть принята была с общим энтузиазмом и вскоре появилась в газетах. Из Одессы же Миттаг-Леффлер получил от Ковалевской следующее письмо от 28 августа.
«Мне наконец удалось окончить одну из двух работ, которыми я занималась в последние два года. Как только я достигла удовлетворительных результатов, первою моею мыслью было переслать мой труд немедленно вам для оценки, но профессор Вейерштрасс, с обычной ему добротою, принял на себя труд уведомить вас о результатах моих исследований. Я получила письмо, где он сообщает мне, что уже написал вам об этом и вы ему ответили и просили торопить меня поскорее отправляться в Стокгольм, чтобы начать чтение приватного курса. Я не нахожу выражений, чтобы достаточно сильно высказать, как я благодарна вам за вашу всегдашнюю доброту ко мне и как счастлива, получив возможность вступить на ту дорогу, которая всегда составляла мою излюбленную мечту. В то же время я не считаю себя вправе скрывать от вас, что я во многих отношениях признаю себя весьма малоподготовленною для исполнения обязанностей доцента. Я до такой степени сомневаюсь в самой себе, что боюсь, как бы вы, всегда относившийся ко мне с такою благосклонностью, не разочаровались, увидя, что я мало гожусь для избранной мною деятельности. Я глубоко благодарна Стокгольмскому университету за то, что он так любезно открыл передо мною свои двери, и готова всей душою полюбить Стокгольм и Швецию, как родную страну. Я надеюсь долгие годы прожить в Швеции и найти в ней новую родину. Но именно поэтому мне не хотелось бы приезжать к вам, пока я не буду считать себя вполне заслуживающей хорошего мнения, которое вы обо мне составили. Я сегодня написала Вейерштрассу, спрашивая его, не найдет ли он с моей стороны благоразумнее провести еще два-три месяца с ним, чтобы лучше проникнуться его идеями и пополнить некоторые пробелы в моих математических познаниях.
Эти два месяца, проведенные в Берлине, были бы в высшей степени полезны мне и в том отношении, что я имела бы случай видеться с молодыми математиками».
Далее она пишет, что попытается прочитать реферат в кругу молодых математиков, чтобы испытать себя как лектора. Будущее вполне доказало, как неосновательно было недоверие Ковалевской к своим собственным силам.
Мы привели это письмо почти целиком, потому что такое отношение к себе объясняет многое в ее деятельности; оно свойственно исключительно женщине, пролагающей совершенно новый путь. Предубеждение против способности женщины к умственному труду, как всякие предрассудки, с которыми нам приходится бороться, живут не только в окружающих нас, но и в нас самих. То же смущение чувствовала бы всякая талантливая женщина, но ни одному самому посредственному мужчине не пришло бы в голову, что он недостаточно подготовлен к исполнению обязанностей доцента. Эта привычка смотреть на себя исключительно как на ученицу Вейерштрасса вводила многих в заблуждение и заставляла сильно преувеличивать умственную зависимость Ковалевской от ее учителя.
Вероятно, Вейерштрасс нашел излишним для нее дальнейшее пребывание в Берлине, потому что, как нам известно, приведя в порядок свои дела в России, Ковалевская отправилась прямо в Стокгольм на пароходе из Финляндии.
Предстоящая перемена жизни и открывшийся широкий горизонт в значительной степени отвлекали Ковалевскую от грустных мыслей о смерти мужа, но в Петербурге, где она была проездом, все напоминало ей о нем, так как здесь они большей частью были неразлучны. Ее манила широкая неизвестная даль, но в то же время она чувствовала себя такой одинокой, когда пароход отчалил от берега так хорошо знакомого ей Васильевского острова. В ноябре один вид моря погружает многих в меланхолию. Когда пройдешь кронштадтские батареи и вступишь в открытое пространство, ничто уже не напоминает, что плывешь под русским флагом в русских водах – все надписи сделаны на чуждом нам языке…
После сорокапятичасового плавания, утомленная, простуженная, она, наконец, увидела Стокгольм, и вот какая картина должна была представиться тогда ее глазам.
По словам одного путешественника, в продолжение трехчасового плавания по Балтийскому фиорду перед глазами является множество довольно однообразных островов, покрытых преимущественно еловым лесом; самый цвет сероватой воды, при резкости северного климата и освещения, придающего всей этой картине какой-то холодноватый колорит, не оживляет путешественника, а скорее погружает его в какое-то меланхолическое настроение. Вот, наконец, показался Стокгольм со своими остроконечными готическими башнями церквей и с возвышающимся в виде квадратной каменной глыбы королевским дворцом. Вид с моря на город красив. Но Ковалевской, вероятно, было не время любоваться красотою Стокгольма: она думала, как-то сойдет с рук ее первая лекция. Она приехала в Стокгольм 11 ноября и остановилась по приглашению Миттаг-Леффлера у него. На другой день после своего приезда она познакомилась с госпожою Леффлер-Эдгрен, которая описывает следующим образом свое первое свидание с Ковалевской:
«Мы обе были подготовлены к тому, чтобы сделаться друзьями. Когда я вошла, Софья стояла в библиотеке у окна и перелистывала какую-то книгу; заметив меня, она быстро обернулась и пошла ко мне навстречу с протянутою рукой. Меня поразил при этом необыкновенный блеск ее глаз. Но в ее обращении заметны были робость и смущение, какая-то сдержанность. Она мне сказала, что простудилась дорогой и страдает сильной зубной болью. Я предложила проводить ее к зубному врачу. Какая приятная цель для первой прогулки в новом городе!»
Наблюдательной писательнице бросилось в глаза смущение Ковалевской; оно обусловливалось, во-первых, ее грустным настроением в то время, а во-вторых – сознанием важной обязанности, которую ей надлежало исполнить в Стокгольме.
Глава VII
Несколько слов о шведской жизни и ее особенностях. – Отношение Ковалевской к прогрессивной партии «Молодая Швеция». – Чтение приватного курса в университете. – Назначение Ковалевской профессором и образ ее жизни в 1884—1885 гг.
Швеции как стране, предоставившей Ковалевской возможность приложить свои знания и силы, должно принадлежать видное место в ее биографии. Эта соседняя страна известна нам несравненно меньше других западных государств; в настоящее время, однако, она возбуждает все больший и больший интерес.
Исключительное положение Ковалевской обусловливалось не одной ее талантливостью, но также некоторыми особенностями приютившего ее университета, которые в свою очередь служат выражением особенностей этой страны. Университет этот создан на частные средства, а потому располагает большей свободой, чем все шведские правительственные учреждения. Стокгольмский университет владеет теперь капиталом в несколько миллионов рублей и значительным участком земли, и все это составилось из частных пожертвований жителей Стокгольма, общее число которых не превосходит 200 тысяч. Зажиточных людей в Стокгольме довольно много, но богачей в настоящем смысле слова совсем нет. Каждому, пожертвовавшему на основание университета значительную сумму, она была нелишней. Ковалевская справедливо говорит, что та щедрость, с которой богатые шведы готовы жертвовать на общественные нужды, свидетельствует очень ясно, что интерес к общественным делам развит здесь сильнее, чем в других странах. При этом необходимо заметить, что университет создан стараниями одной прогрессивной партии, так называемой «Молодой Швеции», с целью освободить науку от рутины старых университетов Лунда и Упсалы. Эта же партия сильно поддерживает «женский вопрос». Последовательность и стойкость прогрессивной партии неминуемо должна была весьма приятно поразить Ковалевскую, и через год после своего приезда в Швецию она писала: