— Мы — Имира дети. Имиру служим.

— Кто такой Имир?

— Точно не скажу, чтобы не соврать. Но три вещи знаю. Улле он враг. Живет по ту сторону неба. Ныне на земле не имеет силы. Орми! Уходи скорей, прячься. Идут сюда.

— Ну, прощай, отец. Эта гниль над тобой потешаться не будет. Прими от меня благую смерть!

Орми перерезал старику горло, прошептал: «К Имиру уходи!», утер слезу, чего с детства сопливого не бывало, и нырнул в молодой ельник. Потом обошел селение крутом и попал на поляну Улле.

Охватил тогда Орми гнев. Вырвал он с корнем сухую елочку — ствол в руку толщиной, — обломал сучки, подбежал к истукану, уперся в него комлем и давай валить идола! Тот уже начал подаваться, как вдруг повернулась одна из голов деревянного чудища, приоткрыла костяную пасть и уставилась на Орми пустыми глазницами. И в тот же миг Орми услышал у себя в голове страшный холодный голос. Он говорил непонятные слова:

— Драблатугур, бугургыз, клаклар.

Орми тряхнул головой, стиснул зубы и налег изо всей силы на шест. Идол рухнул, палки и кости рассыпались по земле. И наваждение сразу исчезло.

— Кто там? Стой!

Барг вышел из-за деревьев на другой стороне поляны. Орми бросился в лес, да поздно: Барг узнал его.

— Выродок! Орми! Стой, змееныш!

Орми продрался сквозь чащу, нырнул в землянку, схватил Энки за руку и потащил к выходу. Слэк проснулся и крикнул:

— Эй, вы! Куда в такую рань помчались? На упырей охотиться? Заставит вас Кулу дерьмо жрать!

— Иди Улле зад полижи. Я б еще поговорил с тобой, кабы клопы тебе гу не отгрызли!

Выскочили братья наружу — и в лес. Миновали ельник — а сзади уже слышно погоню. Вышли к болоту. Там братья знали верную тропку и далеко опередили людоедов. Пока ядозубы барахтались в болотной жиже, Энки и Орми успели высоко подняться по склону. Тут в ущельях и трещинах было где спрятаться. Братья залезли в потайную пещерку — вход в нее закрывали кусты, — легли на мокрую землю и отдышались. Долго молчали.

— Что теперь делать будем? — спросил Орми. — Обратно к ядозубам нельзя. Энки ответил не сразу.

— Жить как-то надо. Найдем место подальше от людей, построим жилье. Ты объясни, как вышло, что нас распознали?

Орми рассказал:

— Узнал я одну тайну. Мне ее отец перед смертью открыл. Нашего повелителя Имиром звать, а живет он по ту сторону неба. Как бы нам туда перебраться?

Энки задумался и, помолчав, сказал:

— Я видел, небо порой ложится на горы. Бывает, спустится совсем низко. Может, горы тогда его протыкают? Давай поднимемся на кряж, выберем высокую гору и залезем на вершину.

— Ловко придумал! Пойдем. Только бы Имира увидеть. Тогда и шкуру разгадаем, и, может быть, узнаем, что мы должны делать на земле.

Три дня поднимались на кряж. Холодно там было, даром что лето. Но и небо вроде ближе стало. На четвертый день увидели снежные горы. Вершины упирались в небо. Отсюда было видно всю страну Мару: голые скалы, глубокие ущелья, а позади, внизу, широкой полосой у подножия гор протянулся лес, земля людоедов. С юга подступали к лесу Мертвые земли.

— До неба путь неблизкий, — сказал Энки. — Там, наверху, добычи не будет. Надо едой запастись.

Ядозуб без оружия шагу не ступит; были у братьев с собой и луки, и ножи, и копья. Много дней они лазали по ущельям, сидели в засадах — все не было крупной добычи. Пришлось спуститься обратно к болоту. Однажды остановились на ночлег в зарослях вереска. Земля там в одном месте была вскопана, кругом валялись камни и выдернутый багульник.

— Странное дело, — сказал Энки. — Кто здесь копал? Багульник пахучий, будь он неладен, все запахи отбил, ничего не разберешь.

— Может, медведь искал съедобные корешки?

Развели огонь, испекли щуку, что Энки днем поймал в озерке. Стемнело. Костер освещал ближние деревья и подножие скалы. Вдруг земля, где вскопано было, зашевелилась, поднялась бугром, и между комьев что-то забелело. А потом из-под земли вылезла голова. На голом черепе — лохмотья бурой, сухой кожи. Зубы мелкие, острые, торчат вперед. Хуже всего — глаза. Мутные, студенистые. Полужидкая гниль. Казалось, вот-вот выльются из глазниц. Энки вскочил.

— Ну, брат, теперь я свое обещание выполню, — и с копьем бросился на упыря. Было до него всего шагов двадцать, а не успел добежать. Упырь выпростал из-под земли обе руки, уперся и выполз весь, как червь из норы скользкий, жирный. Увернулся от копья и хвать зубами за древко — только щепки полетели. В руках у Энки осталась одна короткая палка. Упырь прыгнул, повалил Энки и впился в горло.

Орми тоже не зевал. Выхватил из костра головню и ткнул со всей силы упырю в бок. Зашипело, завоняло, повалил едкий дым. Упырь выпустил добычу, пискляво взвыл и кинулся наутек. Из прожженного бока вывалилась какая-то дрянь, зацепилась за кусты. Орми догнал его, замахнулся головней — тут упырь нагнулся и стал землю рыть. Мох, корни и песок с камнями полетели Орми в лицо. Он замешкался на миг, а когда протер глаза, упыря уже и след простыл. Только рыхлая земля еще чуть вздрагивала.

— Быстро, гад, закапывается!

Орми повернулся к брату. Тот сидел на камне, держась за горло, а из-под пальцев сочилась кровь.

— Гляди-ка, отбились от упыря. Теперь будем знать, чего они боятся. Огнем их жечь надо, тварей смрадных!

Энки поднял глаза и сказал хрипло:

— Ты, брат, ничего странного не заметил?

— Нет, а что?

— А то, что у него на шее было ожерелье из гадючьих зубов. Слепой ты, дурень. Он же из наших — ядозуб. Значит, верно говорят, что людоеды после смерти в упырей превращаются. Может, и мы скоро такими станем.

Рана у Энки зажила быстро. На другой день братья свалили лося. Сплели короба, набили мясом, повесили на спины и полезли снова в горы. Лосиную шкуру тоже прихватили — спать на снегу. День идут, другой, третий. Карабкаются на скалы, перелезают трещины, обходят пропасти. А небо все ближе. На шестой день в расщелинах стал попадаться снег. Тогда братья вместо мяса, что съели, положили в короба сухих сучьев. Выше дров не найдешь.

На девятый день помутнел взгляд у Энки.

— Орми, слышь… Неладно со мной. Я башку почесал — горсть волос осталась в руке, а на черепе плешь. Во рту ломит, словно все зубы хотят из челюстей вырваться.

Орми посмотрел на брата — видит, и впрямь дело плохо. Лицо бледное, глаза из серых стали бурыми, смотрят безумно.

— Держись, Энки. Это, наверное, упыриный яд попал тебе в рану. До неба уже близко, увидим Имира — он нас спасет, научит, что делать.

На двенадцатый день добрались наконец до неба. Братьев окутал серый туман. На пять шагов ничего не видать. Шли теперь совсем медленно. Вечером, как Энки заснул, Орми пригляделся к брату и увидел: на правой руке у Энки выросли белые когти. Изо рта высунулись острые зубы. И смрад от него — не сильно пока, но заметно. Орми все понял. Взял нож, нарезал ремней из лосиной шкуры и быстро связал брату руки и ноги, тот и опомниться не успел.

— Ты что, тварь, делаешь? — Энки говорил теперь с присвистом, голоса не узнать.

— Слушай меня, Энки. Я тебе зла не хочу. Ты от упыриного укуса сам начал превращаться в упыря. Пощупай зубы языком, если не веришь. Я тебя потащу на спине. А ты, пока я буду тебя нести, врагу не сдавайся. Призывай Имира, гони Улле из мыслей.

Поволок Орми брата на спине. Мясо почти все пришлось бросить, а дрова и подавно. Энки теперь мяса есть не мог. Шипел, плевался, просил крови.

Под ногами был только снег — скользкий, плотный. Ветер дул день и ночь. А мгла над головой и вокруг с каждым днем становилась светлее.

Энки, лежа на спине у брата, стал щелкать зубами, вертеть головой, тянуться к шее. Пришлось заткнуть ему рот обрывком шкуры и завязать ремнем. А смердело уже вовсю. У Орми от вони голова шла кругом, спотыкался на каждом шагу.

И вдруг — вершина. Голый камень торчит из снега. И куда ни пойти везде путь только вниз. А туман, хоть и стал совсем прозрачным и видно в нем далеко, так и не кончился. Орми опустил брата на камень, сам без сил упал рядом.