Темно-синяя полицейская шинель с шитьем по рукавам и вороту идеально подогнана по тощей фигуре, сглаживая ее недостатки; фуражка-кепи с сияющим козырьком, тончайшие лайковые перчатки и лучезарные сапоги, отражающие реальность не хуже самого дорогого зеркала. Тяжелый «полицай-револьвер» на ремне, в начищенной кобуре. Венчает это сооружение маленькая крысиная голова, уши оттопырены, нос похож на вытянутый указательный палец, узкие и явно подкрашенные губки украшаются тоненькими, ниточкой, тараканьими усишками, а идеальный прямой пробор делит темные жидкие волосы на две гладеньких прилизанных полусферы. Воняет бриллиантином, сапожным салом и приторной кельнской водой, причем в равных пропорциях. Картину довершают чудовищно-непроизносимая фамилия «Киссенбарт» и характер потомственного бюрократа в двадцатом поколении: «Без надлежащей инструкции, разрешения, директивы или предписания никому нельзя даже дышать и потреблять пищу!»

Короче говоря, полицейское управление Вормса отправило на место кошмарного преступления своего лучшего сотрудника. Неизвестно, являлся ли обер-фольген[4] умным или прилежным следователем, но вот приехавший к полудню доктор...

Местный доктор являл полную противоположность обер-фольгену Киссенбарту. Лорд Вулси полагал, что в лагерь прибудет эдакий седенький худощавый старичок с бородкой, саквояжиком и в потертом сюртуке, измученный непременной подагрой и тихим алкоголизмом. Однако его светлость изволили серьезно ошибиться.

Доктору Курту Шпилеру оказалось немногим более двадцати семи лет, он прошлым годом закончил медицинский факультет Гейдельберга, купил небольшую практику в деревне, и, разумеется, ужасно скучал, не зная, как растрачивать энергию молодости в глухой прирейнской провинции – в студенческом Гейдельберге жилось куда веселее. Жаждущие врачебной помощи чахоточные крестьяне, полнокровные бюргерши, страдающие коликами пивовары или вечно беременные жены мелких помещиков смертно надоели, как надоедает любая монотонная работа.

Шпилер примчался на скрипучей двуколке, оказался человеком англоговорящим, образованным и аккуратно одетым, чем немедля заработал симпатии всей, озабоченной утренними происшествиями, компании. Приволок с собой целых два саквояжика с медицинскими инструментами собственного изобретения. Выслушал сбивчивый рассказ концессионеров о событиях. Сказал, что мертвецы подождут, а врачу следует прежде всего позаботиться о живых людях. Засим доктор Шпилер побежал в господскую палатку, к отягощенному безумием Ойгену Реннеру, и сразу заставил Монброна вскипятить воды для мытья рук.

Реннер, пребывавший в странной полудреме, – то просыпался, то снова проваливался в глубочайшее забытье – к появлению энергичного господина Шпилера отнесся вполне безучастно.

А потом завертелось. Явился неприятный следователь Киссенбарт в сопровождении полудюжины конной полиции и тихого, как мышка, серенького помощника в наимельчайшем чиновничьем звании. Обер-фольген устроил громогласное расследование, потратил два часа на изучение места преступления (как положено, с лупой и блокнотиком для записей) допросил всех, до кого мог дотянуться, и закончил свою малоосмысленную, но суматошно-бодрую деятельность только к семи пополудни, когда начало смеркаться.

Вывод господина обер-фольгена потряс даже изрядно повидавшего жизнь Уолтера Роу. Оказывается в лагере орудовал человек, больной маниакальным сумасшествием. Ни больше ни меньше.

– Вы ведь помните дело о Джеке Потрошителе у вас, в Англии, несколько лет назад? – нудел Киссенбарт, попутно скрипя металлическим пером по бумаге протокола – к заполнению официальных документов он, похоже, относился с ревностью монаха-флагелланта, истязающего плоть. – Ну тот, убийца, резавший публичных девиц в районе Уайт-Чипелл? В газетах об этом много писали. И лондонский случай вошел во все учебники криминалистики. Очень похожая стилистика преступления, очень... Господин Вулси, вы не замечали у ваших рабочих или сотрудников... странностей? Ну, там, мучительство над животными, привычка к жестокости с людьми, содомские склонности?

Тимоти громко фыркнул, Роу едва не сплюнул, а Робер зажал рот ладонью, чтобы не захихикать. Лорд Вулси напыжился, весьма искусно разыгрывая оскорбленные чувства, и величественно изрек:

– Когда я нанимаю поденщиков на работу, меня менее всего интересуют их, как вы, герр Киссенбарт, выразились, содомские склонности. А прочего не замечалось. Клянусь честью и титулом.

– Зря-зря, – мелко улыбнулся фольген, – наблюдательность всегда помогает в жизни. Итак, тела перевезут в Вормс, для вскрытия. Немедленно. Надеюсь, повозки вы предоставите.

Слово «надеюсь» звучало недвусмысленным приказом.

– Вскрытием могу заняться и я, господин судебный следователь, – не оборачиваясь, откликнулся доктор, по-прежнему сидевший у постели Реннера. – У меня в Кюртене прекрасная амбулатория с резекционным залом. Заверенный нотариусом и сельским шуцманом отчет я немедленно вышлю в город.

– Вы, простите за невежливую откровенность, молоды и неопытны, – с высокомерной снисходительностью заявил Киссенбарт, захлопывая толстую папку бурой свиной кожи и отправляя оную во чрево портфеля с вытисненным над замочком имперским орлом. – И меня не оставляет мысль об убийце-сумасшедшем. Странно, господа, что никто и ничего не слышал, кроме... Напомню: мастер смены сообщил при допросе, будто один из молодых рабочих ночью едва не утонул. Любопытно, что понадобилось поденщику на месте вашего раскопа? После полуночи, в темноте? Да, и почему я с ним не беседовал?

– Вот он, – Тимоти указал на бессознательного Реннера. – Верно, парень упал в яму и почти захлебнулся. Мы все вместе его оттуда вытаскивали и не заметили ничего подозрительного. Его одежда, понятно, оказалась испачкана в глине, а не в крови. А крови на месте преступления было – сами видели! – словно на чикагских бойнях.

– И все-таки, – непреклонно начал Киссенбарт, – я хотел бы...

– Ах, господин офицер, оставьте! – отмахнулся доктор Шпилер. – Молодой человек очень болен. Вероятно, тяжелейший приступ эпилепсии. И каталепсия вдобавок... Ничего не пойму. Сейчас вы от него ничего не добьетесь.

– Придет в себя – пускай явится в полицейское управление Вормса, – строго приказал обер-фольген, поднимаясь. – Вот именное предписание, вручите. Итак господа, время к вечеру, я возвращаюсь в город. Уверен, вы исполните мои предписания с пунктуальной точностью. Необходимые бумаги я оставил на столе. Честь имею.

– ...Уникальная сволочь, – выразил общее мнение о Киссенбарте Джералд Вулси после отбытия полиции и господина чиновника. – Тупой, самоуверенный тевтонский шакал.

– Будьте аккуратнее в словах, милорд, – усмехнулся доктор. – Я ведь тоже немец. Однако вы правы насчет тупости – сего выдающегося таланта у господина обер-фольгена не отнимешь. Версию он выдвинул абсурдную. Я осмотрел повреждения трупов и могу сказать, что... это прозвучит несколько странно, но человек, да еще и массовый маниакальный убийца, всегда убивающий жертвы поодиночке, не смог бы сделать такого. Я читал некоторые исследования по данной тематике и не могу ошибаться.

На доктора уставилось четыре пары заинтересованных глаз. А тот размеренно и авторитетно продолжал:

– По курсу судебной медицины в Гейдельберге мне зачли высший балл, это действительно интересный предмет – в процессе изучения понимаешь, до какой звериной жестокости иногда может дойти человеческая натура. Троих ваших поденщиков убил не человек, это раз. Все произошло настолько быстро, что несчастные даже не успели закричать и позвать на помощь. Или не смогли сами схватиться за ножи. Это два. Тот, кто вырвал людям сердца, обладал невероятной, нечеловеческой силой – грудная клетка, признаться, очень крепкое изобретение природы, поверьте мне, как практикующему врачу, частенько занимающемуся хирургией. Разломать ребра, как корзиночку из ивовых прутьев, невозможно никакому силачу. Это три. Не заметно, чтобы убийца пользовался металлическими инструментами, только какие-то острые изогнутые крюки, наверняка когти – шрамы говорят об этом с полной ясностью. Видимо, действовал хищный зверь. Вот мой вывод.