– Его, – я указал на гостя, – зовут совсем по-другому... Скажи, а что ты думаешь об утренней катастрофе в Америке?

Годфри немного озадачила столь резкая перемена темы разговора. При чем здесь «Челленджер»? Да, погибли семь астронавтов. Весь мир в шоке, по телевизору только и говорят об этой крупнейшей аварии за всю историю полетов в космос... Но как увязать причуды впадающего в маразм старика и события на мысе Канаверал?

Правнук решил быть твердым и сделал вид, что не расслышал мой вопрос.

– Я хочу рассказать тебе настоящую историю о моем путешествии в Америку на этом корабле, – сказал я, постучав пальцем по фотографии. – Не ту, которую ты слышал в детстве, а настоящую. Если ты полагаешь, что меня поразило старческое безумие и я начал выдумывать какие-то невероятные байки, можешь отправляться спать в свою комнату... А можешь остаться. Но тогда, боюсь, тебе придется верить всему, что будем говорить мы с мистером Реннером.

– Дед, зачем ты так? – обиделся Годфри. – Я отлично знаю, что ты посейчас в здравом уме! Хорошо, я выслушаю тебя.

Кухулин запрыгнул Годфри на колени и лизнул в лицо.

– Замечательно, – прокряхтел я и взглядом указал Ойгену на бутылку с «Арманьяком». Тот немедленно налил всем троим. – Вначале позволь заново представить моего старинного друга. Его настоящее имя тебе должно быть известно. Хаген, сын Гуннара, из Тронье.

...Щелкнул уголек в камине и на мгновение вспыхнула белая искорка, отразившись в глянцевой золоченой этикетке на бутылке мутного стекла. В Ореховой гостиной плавали полосы голубого сигарного дыма, пахло лимоном и деревом... Но, клянусь Господом, я без малейших колебаний отдал бы весь уют старого дома под Фарнборо, каждое оставшееся мгновение жизни и спокойствия за то, чтобы вернуться в тот дождливый день, когда острие лопаты Робера Монброна царапнуло по черному, изъеденному временем металлу. Но стрелки часов не повернуть в обратном направлении. Нельзя исправить ошибки. Возможно лишь смягчить их последствия...

Память все стремительнее уносила меня в водоворот бесчисленных лет, засасывавший с неумолимой силой и головокружительной быстротой.

Да, действительно, март 1912 года был солнечным и теплым. Ливень хлынул только двадцать шестого числа, ближе к вечеру...

Мсье Робер де Монброн сидел в луже.

Нет, вовсе не потому, что поскользнулся и упал, или был завален в размякшую от воды густую синеватую глину во время банальной уличной драки на окраине заштатного германского городка. Монброн, как это ни странно прозвучит, наслаждался, шлепая ладонями по коленям и подставляя лицо низвергавшемуся с мутно-серых небес холодному дождю. Его совсем не беспокоило то, что красивый и очень дорогой костюм из валлийской шерсти, купленный Роберу дражайшей матушкой, мадам Жюстин, за бешеные деньги в Париже на Рю де ля Пэ, придет после импровизированной грязевой ванны в полнейшую негодность. Он не боялся простудиться и подхватить ангину. И ему не казалось нелепым столь вызывающее для приличного молодого человека поведение. Монброн был готов купаться в жидкой грязи до самого заката.

– Наконец-то! – беспрестанно повторял он то на родном языке, то по-английски. – Мэтр Шлиман удавился бы от зависти! Mont Deux, наконец-то!.. Джерри, Тим, где вы копаетесь, бестолочи?! Сюда!

Монброн зачем-то набрал полные пригоршни мягкой холодной глины, отдаленно напоминавшей прокисшее бланманже, и вымазал себе лицо. Только глаза да зубы сверкали.

– Сюда-а!! – с новой силой воззвал Монброн. Конечно, можно было подняться и сбегать к палатке. Но очень не хотелось уходить. Робер боялся, что забудет место. Оставалось только орать, надрывая голосовые связки. – Джера-альд! Мистер Роу!

Звук радостного голоса молодого француза метался среди вершин столетних елей, ударял в изрытую пенистыми волнами и дождевыми пузырьками воду Рейна, и наконец достиг слуха людей, которым предназначался. Господа изыскатели соизволили высунуть носы из просторного брезентового шатра и поинтересоваться, кто же вопит неподалеку?

Однако покинуть теплое жилище и выйти под дождь решился только невысокий англичанин средних лет с квадратным меланхоличным лицом. Этот человек – Уолтер Роу – никак не напоминал ученого-археолога. Уж скорее мастеровой или конторщик, обремененный чахоточной супругой да громкоголосым выводком чумазых ребятишек. Подобное впечатление у каждого, завидевшего мистера Роу, весьма усугубляли его мозолистые ладони с короткими, заросшими темным волосом пальцами. Впрочем, настолько сильные руки могут равно принадлежать и гробовщику, и великому пианисту...

Мистер Роу, беззвучно сквернословя под нос, набросил капюшон черного прорезиненного плаща (такой обычно носят английские полисмены), закрывая от усиливающегося ливня голову с седеющими волосами и, грузно перепрыгивая через лужи, направился к деревянным доскам, протянутым через глинистое побережье реки. Мостки и вывели его к источнику неблагозвучия. По пути Роу споткнулся о сбитую ветром толстую ветку, едва не упал и уж было открыл рот, дабы высказать полоумному лягушатнику свои мысли о его глупой выходке. Но...

Уолтера Роу поразили не сюрреалистический облик вымазанного глиной до ушей мсье Монброна, ни его безвозвратно погибший сюртук и не то, что француз, повизгивая от восторга, плескался в липкой кисельной грязи. Минуту назад археолог собирался устроить Монброну примерную выволочку, а заодно искупать в Рейне – нельзя же пустить его в палатку в таком виде! – а сейчас спрыгнул с досок и опустился на колени в ту же самую глубокую лужу. Вода немедленно затекла в сапоги и насквозь вымочила коричневые суконные бриджи. Однако мистер Роу наплевал на столь незначащие мелочи.

Похожие на волосатые сардельки пальцы оксфордского ученого мужа сами собой потянулись к висевшей на шее Монброна темной, залепленной грязью вещице, напоминавшей ожерелье. Коснулись. Ноготь соскреб бурый налет и словно тоненький желтый лучик уселся на тяжелое кольцо.

– Золото, – прошептал Роу. – Боже мой... Ты... Маленький негодяй, где ты это нашел?

Англосакс сгреб правой рукой Монброна за воротник и прерывисто задышал ему в лицо. Тот неуклюже отстранился, сделал обиженный вид, но все-таки не выдержал и рассмеялся.

– Здесь! Я сижу на целой горе такого добра!

Монброн сунул ладонь в глину, покопался в отвратительно чавкающей холодной массе и наконец извлек какой-то тяжелый кругляш. Был обозван ослом. Находку пришлось немедленно отдать бледнеющему на глазах археологу.

– Клянусь крестом Господним! – взвыл англичанин после того, как, поплевав на вещицу, оттер ее о рукав плаща. – Солид Феодосия Второго! Эпоха Аттилы! Сдохнуть можно!

– Это необязательно, – зафыркал Монброн и поплескал ладонью по глине. – Прямо под моим седалищем лежит огромная груда таких монеток!

– Как ты это нашел? – стонал Роу, размазывая грязной ладонью по лицу дождевые капли. – Мы полный день копались возле самого склона холма! Это же в двухстах ярдах!

От волнения французский акцент молодого человека усилился, и он с трудом подыскивал нужные слова, торопясь рассказать:

– Мы полгода ходили прямо по нему! – выкрикивал Монброн. – Как сразу не догадались? Вы сами, мистер Роу, говорили – в этой части низины когда-то проходило русло Рейна! Потом с возвышенностей сошел оползень, закрыв дно возле левого берега! Помните? В «Песне» черным по белому написано: Хаген бросил клад в Рейн, а не спрятал у воды, в пещерах! Мы знали место, где бургунды переправились на восточный берег, приблизительно знали их путь, однако никто не подумал, что природа сама позаботится о кладе!