Наконец Монброн и Роу соорудили некую чудовищную помесь из бренди, кофе и растворенного тростникового сахара, слегка растормошили укрытого хозяйскими пледами Реннера и заставили выпить не менее четверти пинты. Тот ничего не ответил, но посмотрел благодарно. Сине-голубые глаза были затуманены.

– Пускай спит, – бросил Джералд, попутно прикрывая промасленной холстиной груду сокровищ на столе. – Разместимся кому как удобно, не привыкать. А утром – гнать всех в шею! Эх, хорошо бы сейчас выпить. Робер, у тебя не осталось маменькиного ликерчика? Так замечательно согревает!

Монброн скуксился, поворчал, но все-таки полез под лежанку за сундучком, во чреве которого хранилось самое дорогое – кипы французских ассигнаций, пухлая чековая книжка семейного банкирского дома, письма от матушки и бутылочка привезенного из далекой Французской Гвианы бананово-орехового сладкого ликера.

Над седым Рейном рвались к полуночи, в незнаемые для человека дали, пышногрудые валькирии, гневливый Доннар метал яркие голубые искры, размахивая своим знаменитым Мьёлльниром, а великая река настороженно следила, как у ее западных берегов начинает разворачиваться трагический спектакль. Спектакль, начало которому некогда положил Зигфрид Нидерландский. Тысячу триста лет назад.

Оно вернулось. Случайно. Но ждать возвращения Зигфрида не стоило.

Столь красивое утро на Рейне ранней весной случается редко. Из-за дальних равнин, Баварии, Австрии, из-за просторов необозримой и грозной Российской империи нехотя, будто подчеркивая свои величие и вечность, выкатился багрово-золотой шар, ударил струями тепла по полосам белесо-голубого тумана, разогнал их в клочья и, в несчитаный раз отправился по нахоженной дороге, от восхода к закату, через зенит.

От матерчатых стен шатров поднимались почти неразличимые струйки пара, унося набранную за ночь влагу. Поднятый над берегом унылый бисмарковский флаг «шварц, вайсс унд рот», сиречь «черное, белое и красное» – начал распрямляться на ветерке, обретая видимость значимости и гордости. Рейн поутих и вновь превратился в лазурную атласную ленту, несущую воды от Альп к холодному Северному морю.

Лагерь спал. Рабочие, горные инженеры, мастера, даже шуцман, приставленный от местной полиции следить за порядком и просыпавшийся раньше всех, беспробудно дрыхли. Только в господской палатке, почти такой же, какие используют в Британской Индии инженеры и командиры подразделений колониальных войск, шел тихий разговор. И глаза у спорщиков горели нешуточным азартом.

– А ты уверен? Вдруг мы всего лишь раскопали затопленный корабль викингов, шедший с грузом награбленного на север? При чем здесь Нибелунги? Сами же и сядем в лужу!

– Робер, главное – это не фактическое составляющее клада, а умелая реклама. А уж я постараюсь, чтобы папочка сделал из нас знаменитостей, затмивших Шлимана. Техасская нефть запросто купит нам славу.

– Тим, золота пока выкопали не столь много, килограммов тридцать, ну, пятьдесят... А в Саге говорилось о несметных сокровищах!

– Килограммов пятьдесят? Это сколько в фунтах? А, ваша дурацкая метрическая система! Ясно, двести с лишком фунтов. Не много, не спорю. Но это древнее золото! Древнее, понимаешь? К каждому фунту золота за столетие, считай, прибавляется по унции! Эх, найти бы доказательство, что перед нами настоящий клад Нибелунгов! Не помнишь по тексту «Песни», в кладе была какая-нибудь отличительная вещь? Например, особенный меч или корона, которую носила Кримхильда? Или, допустим, то самое знаменитое копье Хагена, которым он убил Нидерландца? Чтобы всем продемонстрировать!

И так далее, и так далее. Двое самых молодых и самых горячих изыскателей заснуть нынче не сумели. Монброн бодрствовал потому, что никак не мог бросить на произвол судьбы терзающегося горячкой господина Реннера (матушка всегда строго предписывала помогать больным, как бы трудно это тебе не обходилось. Господь потом обязательно воздаст за доброе дело!). А Тимоти, богатый американский ирландец, у которого было все, кроме славы, предавался мечтаниям. Премии от университетов, археологические конгрессы, поздравления от знаменитостей, первые заголовки в газетах... и приключения, само собой. Сами подумайте – вывезти из суровой Германии, через несколько стран и границ, самое интригующее и таинственное сокровище последнего тысячелетия (если, конечно, не считать таковым чашу Святого Грааля!).

Прочие безмятежно спали. Уолтер Роу закопался в пледы, как барсук в нору. Его археологическая светлость Джералд Слоу, лорд Вулси постелил себе настоящую постель с простыней, подушкой и шерстяным одеялом, а спасенный Реннер...

Молодой господин Реннер, подсобный рабочий, сейчас не спал. Из-под полуоткрытых глаз он следил за тихо беседовавшими меж собой рослым рыжим парнем и чернявым полноватым юным мсье.

Реннер понимал из язык, однако никак не мог уяснить: кто они? Хирдманны? Сыновья вождей? А где доспех и оружие? Почему уже настал рассвет, а господа не одеваются к утренней службе? Походный лагерь? Возможно... И вообще, кто они – бургунды, сикамбры или ромеи? Странно. Лучше встать и спросить напрямик. Если это благородные люди, то они ответят честно и прямо. Если нет – тогда и говорить не о чем, а следует искать военного вождя.

Да нет же! Темненький, это досточтимый господин Монброн! А рыжий – Тим, который никогда не задирает нос перед простыми работягами, а нужно – и сам поможет, мужик он крепкий, они в Америке, наверное, все такие. Момент: а что такое «Америка»? И все-таки, где они хранят мечи? Стойки для оружия нигде не видно... Иисус и Приснодева, а как же ОН? Они пришли его освободить? Нет! Постой, Ойген, какой такой «Он»? Ты про кого?

С такими очень странными для современного человека мыслями беловолосый человек, носивший имя Ойген Реннер, провалился в беспокойную полудрему.

Дракон. Сатана. Воплощенный дьявол средь мира рабов Божиих. Он скован, заперт, он закрыт от мира... но откуда может появиться дракон в моей деревушке Линц, в Австрии, живущей под скипетром старого мудрого Франца-Иосифа? Там, среди холмов, где мы играли в войну между Пруссией и Францией, а командиром «пруссов» всегда был сын господина Алоиса Гитлера, начальника таможенной управы... Да-да, я отлично помню Адольфа – худющий парнишка, в чистой, но небогатой одежде. Мы иногда забегали перекусить к его матушке, фрау Кларе Гитлер – она пекла прекрасные пироги со свининой... Но меч, где я мог его оставить? Меч! Пусть не будет меча, но мое копье, которым был пронзен изменник Зигфрид, сумасброд, решивший, что сумеет повелевать Злом, Напастью, Драконом и не приносить горе другим... Ненавижу! Это он погубил всех нас вместе со своим проклятым сокровищем!

Спать, спать... Иначе я сойду с ума. Спать.

Ойген засыпал, однако чувствовал, как меняется мир. Мир, который он давным-давно (разве? Ойгену всего восемнадцать лет!) принял под свою защиту.

– Робер, бери пролетку, отправляйся к подрядчику. Скажи, что с рабочими я расплатился и передай ему гонорар. На вот тебе двадцать... нет, двадцать пять золотых марок. Ассигнациями не расплачиваемся. Господа, подойдите, получите жалованье.

Два десятка мужиков, кто помоложе, кто постарше, выстроились возле «конторы». Пятнадцать пфеннигов в день, не так и плохо. Щедры иностранцы. Расплачивался самый представительный – всамделишный лорд из-за Пролива, в сюртуке, атласном коричневом цилиндре и с непременной цепочкой на животе. Рабочие гудели: а чего вдруг закончили поиски? Неужто действительно провал?

Да, господа, провал. Концессия себя не оправдала. Нужных государству и частному предпринимательству ископаемых не нашли. Нашли только то, что было нужно найти. Вы уволены. Ищите работу дальше.

– Ойген! – Робер, сжимая в руке горсть серебряных монеток, украшенных распушившим крылья орлом кайзера, радостно ворвался в палатку, где отдыхал болящий. – Держи заработанное, а главное, больше в лужи не падай. Намаялись мы с тобой.