– Екатерина Браганса, – тихо повторяла Фрэнсис, пока слуга в умопомрачительной орлеанской ливрее прощался с ней почтительным поклоном. – Какое красивое имя! Она непременно должна быть доброй!

Фрэнсис надела капюшон так, чтобы он как можно лучше и привлекательнее выглядел на ее красивых волосах. Было заметно, что она сознательно не торопится. Мысль о жизни при Дворе, где она снова будет лишена всех радостей и удовольствий, испугала Фрэнсис, но поскольку она сама выросла в суровых условиях, хоть, конечно, и не в монастыре, ей показалось, что она смогла бы поладить с будущей королевой. И поскольку она была в прихожей одна, Фрэнсис позволила себе немного постоять перед зеркалом.

– И миссис Фрэнсис Тереза Стюарт, – торжественно произнесла она свое полное имя в пустой комнате так, словно сообщала о прибытии знатной гостьи. – Фрейлина Ее Величества королевы Великобритании Екатерины!

Пока их карета катила по парижским улицам, Фрэнсис и миссис Стюарт напряженно молчали. Не подозревая об этом, они думали об одном и том же. Фрэнсис мечтала оказаться там, где жизнь бьет ключом. Лишившись мужа, миссис Стюарт была озабочена более надежными гарантиями благополучия своих детей. Никто из них не говорил о своих надеждах, чтобы не быть осмеянным.

Однако спустя весьма непродолжительное время миссис Стюарт нашла возможным поговорить о том, что ее волновало, с королевой Генриеттой-Марией. Она подбиралась к этому очень деликатно, издалека, тактично говоря о том, что их обеих волнуют судьбы дочерей, нравственность которых подвергается при Дворе суровым испытаниям.

– Скорее следует говорить о добром имени, чем о нравственности, – поправила ее королева Генриетта-Мария, сохраняя достоинство. – Злые языки сплетников таковы, что им нельзя давать ни малейшего повода. Именно поэтому я и просила мадам де Мотвилл поговорить с герцогиней и предупредить ее.

– Ваше Величество имеет в виду короля? Ужас в том, что вы почти ничего не можете сделать. Совсем недавно я просила у вас разрешения отправить своих детей в Шотландию.

– До свадьбы Людовика? Когда он уделял Фрэнсис слишком много внимания?

– Да. И когда Его Величество узнал об этом, он намекнул мне, что не имеет никаких дурных намерений. – Миссис Стюарт улыбнулась, вспоминая что-то. – Но я совсем не такая легковерная.

И Генриетта-Мария улыбнулась ей в ответ.

– Без сомнения, он не привык к подобным проявлениям шотландского благоразумия. И должна признаться вам, что ваша дочь вела себя не по годам мудро.

– Это правда. Она всегда старалась не оставаться с ним наедине. Мне кажется, мадам, Фрэнсис почувствовала огромное облегчение, когда Людовик, очарованный необыкновенным шармом вашей дочери, неожиданно заинтересовался ею.

– «Неожиданно» – это не совсем так, дорогая Софи. Как только у нее появилась возможность есть досыта и прилично одеваться! При том, что раньше, он не проявлял к ней никакого интереса и говорил, что не понимает своего брата, который готов жениться на мощах святой девы!

– Он так говорил?! О нашей дорогой принцессе?

– Милорд Сент-Олбанс случайно услышал эти слова. При том, что, несмотря на все трудности, для бедной девочки делалось все возможное. Она действительно была очень худенькая. И невинна, я надеюсь.

– Сейчас они живут в такой роскоши, что мы боимся за их неокрепшие души. Чтобы эта роскошь не разрушила их. – Рассчитывая на определенный эффект, миссис Стюарт глубоко вздохнула. – Я не уверена, правильно ли я поступлю, если попрошу Ваше Величество разрешить мне сейчас отвезти Фрэнсис в Англию. Может быть, каким-нибудь чудесным образом для нее найдется хоть самое скромное местечко при Дворе новой королевы?

Начиная понимать истинную причину всего этого сочувственного и проникновенного разговора, вдовствующая королева быстро встала и положила руку на плечо своей преданной подруги.

– Не волнуйтесь, дорогая Софи. Как бы сильно я ни нуждалась в вашем присутствии, я не стану вам мешать, – сказала она.

Генриетта-Мария пересекла комнату и, подойдя к бюро, взяла лежавшее на нем письмо.

– Если бы вы дали мне возможность прочитать письма из Уайтхолла от лорда Чемберлена, я бы сама очень скоро все вам сказала. Мне уже известно, что вашу Фрэнсис одной из первых выбрали в придворные дамы для будущей невестки.

Забыв обо всех условностях, миссис Стюарт в изнеможении опустилась в дубовое кресло, стоявшее возле одного из высоких окон.

– Уже выбрана… Одной из первых, – прошептала она.

– Она станет одной из четырех фрейлин.

– Потому, что она Стюарт? Или потому, что она весела и красива?

– Разумеется, она самая прекрасная девушка в мире, – великодушно призналась мать Генриетты.

Опустившись на одно колено, миссис Стюарт поцеловала руку стареющей королевы.

– И Ваше Величество позволит нам уехать?

– Я не только разрешу вам уехать, но и оставлю здесь вашу младшую дочь, чтобы она научилась помогать мне.

Хотя благодарность и переполняла сердце миссис Стюарт, она прекрасно понимала, что не может терять ни минуты.

– Если бы вы, Ваше Величество, могли бы написать рекомендательное письмо королю Карлу… Порекомендовать Фрэнсис…

Однако Генриетта-Мария не зря была Медичи. Ее изощренность в подобных делах превосходила даже шотландскую практичность миссис Стюарт.

– Вам не следует просить об этом меня. Попросите мою дочь, – весьма решительно ответила она. – Письмо от его ненаглядной кошечки принесет Фрэнсис гораздо больше пользы.

После того, как закончились рождественские праздники и все было готово к свадьбе Карла, со слезами на глазах Генриетта писала брату:

«Не могу не воспользоваться возможностью передать Вам письмо с мадам Стюарт, которая отправляется в Англию с дочерью – одной из фрейлин Вашей будущей жены. Если бы не это, я никогда не согласилась бы расстаться с ней, потому что она прелестна и, как никто другой, может украсить любой Двор…» И, поддавшись чувству надвигающегося одиночества, добавила: «Самое желанное для меня – вновь увидеть Ваше Величество…»

– Вы будете очень скучать по Фрэнсис. Столько лет вы были вместе, – сочувственно сказала герцогине мадам де Борд, стоя возле ее письменного стола с маленьким золотым подносом, на котором лежал сургуч.

– Да. Но все-таки разница в возрасте постепенно становится все заметнее, – ответила ей Генриетта, глядя на сложенное письмо.

– Конечно, мадам, но это вполне естественно… Теперь, когда вы замужем…

– Разумеется, дорогая Борбор, – согласилась с ней Генриетта, неожиданно вспоминая прозвище, которое дала своей горничной, будучи ребенком. – Но, помимо этого, моя кузина такое странное, непредсказуемое существо! Иногда она поражает меня своими суждениями, но в последнее время я все чаще и чаще раздражаюсь от того, что она никак не может повзрослеть!

Овдовевшая мадам де Борд с пониманием смотрела на свою юную хозяйку.

– Никто из нас не взрослеет до тех пор, пока не доведется пострадать…

– Фрэнсис немало страдала и из-за отца, и из-за их дома…

– Это не совсем то… Ей еще не приходилось преодолевать ежедневные трудности, – ответила мадам де Борд, которой было прекрасно известно обо всех страданиях, которые принесло Генриетте замужество.

– Вы думаете о шевалье де Лорране и о том, что кажущееся спокойствие, с которым я все это воспринимаю, состарило меня…

Генриетта говорила очень медленно о том, о чем никогда ни с кем не разговаривала, даже с матерью, которая, казалось, была очень довольна ее замужеством.

– Если бы я была настоящей Медичи, я бы, наверное, отравила его, – добавила она, с силой вдавливая свою печать в горячий сургуч. – Но поскольку во мне течет и более чувствительная шотландская кровь, я вынуждена сносить постоянные унижения от присутствия Лоррана, защищаясь от всего напускной веселостью… Что больше всего огорчает меня в поведении Фрэнсис, – добавила она без всякой связи с тем, о чем только что говорила, – так это не ее отъезд, а то, что она сама хочет уехать.