— Браво, Серафим! — взревел Николай Петухов. (Они и не заметили, что тот прислушивается к их разговору.) — Так же, как и Сергей не во всяком полёте может заменить тебя!.. И тут нет для него ничего обидного: в тебе, Сим-Крылатый, ведь редкостное лётное дарование!
— Ладно уж, ладно трепаться, Коля, — отмахнулся Отаров. — Однако, я вижу, ты согласен: каждый из нас неповторим, а следовательно, строго говоря, незаменим.
— Несомненно. И это я отнёс бы к каждому человеку.
Стремнин кивнул:
— Вот, вот. Если бы человеку почаще и добро напоминали, что он создан единственный раз за всю историю мироздания и в единственном экземпляре!.. Говорили бы ему дружески: «Разберись в себе! В тебе есть способности — это несомненно. Если ты не мыслитель, не художник, то у тебя, возможно, золотые руки!.. Осознай наконец, в силу каких необычайных случайностей ты появился на свет вместо одного из бесчисленных братиков и сестричек, не родившихся из-за тебя. Оцени же этот величайший дар Природы, прояви себя созидателем, сделай что-то для Природы, для общества людей полезное, чтоб люди могли сказать, что ты появился на свет не зря, не отнял попусту жизнь у того, кто мог родиться вместо тебя и прожить с большей пользой…
Стремнин не успел закончить этот длинный монолог, как увидел подкативший к крыльцу «рафик». Из него выскочил механик Митя Звонков, взбежал по ступеням. «Наша, должно быть, готова», — решил Сергей.
И в самом деле: через минуту динамик на стене щёлкнул привычно, и надтреснутый баритон диспетчера огласил: «Яшин, Стремнин, Макаров, Ефимцев, Жаров — одеваться. Двадцать два нуля пятая готова!»
«Рафик» подвёз их к стоянке, и Сергей, сидевший у дверцы, захватив парашют, выскочил первым, оценивающе и вместе с тем приветливо взглянул на самолёт. Это был турбовинтовой четырехдвигательный самолёт, всесторонне испытанный лет двенадцать назад и хорошо освоенный транспортными лётчиками. И вот теперь испытателям снова приходится садиться за его штурвалы.
Подходя к трапу, Стремнин оглядел носовую часть фюзеляжа, и боковое стекло полуоткрытой форточки в пилотской кабине блеснуло так, будто самолёт подмигнул: «Как, друг, не оробел?..»
С этой мыслишкой Сергей взбежал по ступеням и оказался в полутьме переднего салона. Дождавшись Яшина, чтоб пропустить его первым в пилотскую кабину, услышал, как поднимаются Макаров, Ефимцев, Жаров. Сияющий по обыкновению, толстый и добродушный Яшин обернулся к ним:
— Занимайте рабочие места, но прежде чем запускать двигатели, проиграем ещё разок все наши действия, как они будут в эксперименте.
— Есть, товарищ командир! — козырнул бойкий бортинженер Коля Жаров. — Изобразим все в лучшем виде.
Они набрали высоту 8 тысяч метров — ту самую, на которой летел самолёт 67-30. Установив крейсерский режим двигателям, взяли курс 130 градусов и вошли в испытательную зону. Яшин занялся настройкой автопилота и, когда добился того, что хотел, переключил на автопилот управление и снял руки со штурвала. Теперь самолёт шёл, не шелохнувшись, в режиме крейсерского полёта, стрелки левого и правого указателей скорости на приборной доске угомонились у индекса 430.
— Всем надеть кислородные маски, проверить подачу кислорода, доложить о готовности, — скомандовал Яшин по СПУ[2] .
Через тридцать секунд члены экипажа один за другим доложили о готовности к эксперименту. Тогда Яшин приказал Жарову разгерметизировать самолёт (снять наддув кабин, уравнять внутреннее давление воздуха с наружным, чтобы в любой момент можно было распахнуть двери, люки и, если потребуется, прибегнуть к парашютам). Бортинженер доложил, что самолёт разгерметизирован. В воздухе пилотской кабины заискрились чуть заметные глазу снежные иглы. Яшин взглянул на Стремнина, Стремнин на Яшина, оба не прикасались теперь к штурвалам, как и было условлено. Яшин сказал спокойно:
— Ну что ж, начнём?
— Я готов.
— Начинаем. Выпускай закрылки!
Скося взгляд влево на центральный пульт, Стремнин потянулся левой рукой в перчатке к тумблеру, отклонил его пальцем. Стрелка индикатора закрылков медленно пошла вниз.
— Закрылки выпускаются, — доложил Стремнин.
— Чувствую, — кивнул Яшин и для страховки положил правую руку на штурвал. По мере того как закрылки отклонялись на все больший угол, шум самолёта менялся, понижаясь тональностью. Однако самолёт, судя по вариометру, шёл все так же горизонтально. Вместе с тем скорость полёта заметно уменьшилась. Через несколько секунд, увидев замершую стрелку индикатора у красной черты, Стремнин сказал:
— Закрылки выпущены на посадочный угол.
— Чувствую! — Яшин обежал глазами приборы перед собой, держа правую руку на штурвале, а левую — на рычагах управления двигателями.
— Автопилот-трудяга, как видишь, вполне справляется с изменившейся конфигурацией машины и ведёт самолёт безупречно. Так что, не выключая автопилота, они могли лететь сколько угодно. Что ж, будем считать: первый пункт эксперимента нами выполнен. Убери закрылки.
Стремнин перекинул в обратную сторону тумблер и сказал, что закрылки пошли.
— Хорошо, — кивнул Яшин, следя по прибору, как нарастает мало-помалу скорость. — Приступим ко второму пункту. Будем действовать так, как если бы закрылки выпустились, а лётчик не сразу это заметил…
Яшин обернулся к Ефимцеву (тот сидел у центрального пульта):
— Саша, мы договорились, что второй пилот ушёл в хвост, как, вероятней всего, у них и было… Сергей, разумеется, остаётся на месте.
Ефимцев, пометив что-то в планшете, кивнул:
— Все так. Продолжай.
— Да… Значит, второй, уходя, задевает ногой тумблер закрылков, я продолжаю смотреть вперёд, не держась за управление, и лишь спустя минуту замечаю почему-то уменьшившуюся на сотню километров скорость… У них, очевидно, примерно так и было… «Не поняв», в чём дело, схвачусь за штурвал и выключу автопилот…
— Все правильно, Ян Юльевич, можно приступать. — Ефимцев чиркнул карандашом в планшете и посмотрел на Яшина и Стремнина. — Только напоминаю: автопилот выключишь и штурвалом сдержишь разбалансировку, которая тут же проявится. Сергей! Если Яну станет трудно удерживать, будь наготове. Но, подчёркиваю, от себя штурвал не давать!