— Что-то много их развелось на Руси, — сокрушенно говорила ведьма. — В Любече их скит появился, хотя местный посадник гоняет христиан. Вон в Киеве я побыла, так даже в многолюдье Подола, в толпе почуяла их. Сюда приехала, и тут священник расхаживает. Вот и пришлось проникнуть к тебе с темнотой.

— И холодом, — добавила Ольга, согревая дыханием озябшие пальцы. — Это ты наколдовала, что ли?

И так как Малфрида не ответила, добавила:

— Ты священника Григория не опасайся. Он человек мирный и против моей воли пойти не осмелится.

— Да гони ты его! — подалась вперед ведьма. — Зачем тебе эти христиане?

— Григорий мне нужен. Толмачом будет, когда в Царьград поеду.

И она стала рассказывать о своих планах.

— Великое дело ты затеяла, княгиня пресветлая, — произнесла наконец ведьма. — Но я-то тебе зачем?

— Со мной поедешь, — не терпящим возражений тоном молвила Ольга. — Мне с тобой спокойнее будет в пути.

Малфрида негромко засмеялась.

— К христианам проклятым меня думаешь везти? Ох, как мне это не по нраву!

— Я тебя в свиту свою зову. А это честь. Самые именитые и нарочитые женщины меня сопровождать будут. И ты тоже. Поедешь ли?

— Сама же дала понять, что это твой приказ. Да и раз я нужна тебе — поеду.

— А поворожить мне сможешь? — Княгиня взяла Малфриду за руку. Правда, тут же отстранилась — до того рука ведьмы показалась холодной. И зачем напустила эту стужу? Вечно ее причуды. Но с такой, как Малфрида, подобное надо терпеть. — Ты мужу моему Игорю предрекла удачу в походе. Теперь я хочу, чтобы и мне поворожила.

Ведьма не отказала. Хотя и предупредила: не любит она ворожить. Будущее изменчиво, его и проследовать можно, и поменять. Да и не к добру ворожба, неладное она несет, когда в грядущее кто подсмотреть хочет.

Она всегда это Ольге говорила, но та лишь отмахнулась: сколько ранее гадала ей на будущее ведьма, и всегда с толком, всегда Ольге это помогало. Поэтому и сейчас ждала, что Малфрида скажет. Та смотрела на огонек свечи, пока тот не заметался, будто от сильного ветра, то угасал почти, то вновь вспыхивал, а по бревенчатым стенам плясали темные тени. Ольга заметила, как шевелятся губы ведьмы, как скользят по воздуху ее пальцы, словно сплетая некий невидимый узор. Жутковато княгине сделалось, особенно когда темные глаза чародейки стали желтеть, зрачок сузился, как у хищной птицы, волосы вокруг лица заколебались, будто сами по себе. Княгине показалось, что и она видит мерцающие в полутьме видения — нечеткие, расплывчатые, вызванные неведомым колдовством. Вроде как вода поблескивает, стены высятся светлые, множество людей движется, входя в ворота, идя меж строениями. Будто какой-то иной мир вырисовывался, а может, просто это тени и мрак колебались, отчего всякое мерещилось…

Малфрида вдруг резко взмахнула рукой, будто отгоняя видения, и враз спокойно стало, только воском пахло от оплывшей, сгоревшей почти наполовину свечи. Сколько же они так просидели, что воска так много накапало?

— Хоть что углядела-то? — спросила Ольга.

Малфрида хмурила темные брови.

— Крестов слишком много. Они мешают. Вот уж никогда не думала, что столько их, как и не гадала, что сама туда поеду. Но мне даже любопытно это — побывать там, где враждебные силы.

— Враждебные? — забеспокоилась Ольга.

— Ну, тебе-то они вреда не принесут. И уж не обессудь, княгиня пресветлая, больше ничего тебе сказать сейчас не могу. Сладится твое посольство, это уж точно, а вот как оно сладится, что посоветовать можно… Не могу сказать. Будь что-то в наших краях, я бы разобралась. А так… чужие мне эти византийцы, как и вера их чужда и неприятна. Говорю же, кресты мешают, стоят, как частокол, не давая проникнуть далее моему чародейству. Может, когда уже там буду, смогу как-то устроиться, чтобы колдовать. Однако ответь — тебе так уж обязательно к христианам этим ехать? Может, ну их, царей византийских. Разве нам тут, на Руси, плохо живется?

Ольга долго не отвечала. Как это ведьме полудикой объяснишь? И Ольга на иное речь перевела: поведала, что тут делается, что ссоры начались из-за дочери ее Малуши, и пусть теперь чародейка сама покумекает, нужно ли, чтобы дочка ее волочайкой при Святославе стала? Иного ведь ей не светит. А Малушу Ольге даже жалко. Совсем запуталась девица, и люди скоро всякое о ней болтать начнут.

Ведьма же все видела иначе. Спросила:

— Ну, если князю она мила, то какая в том вина ее? Ну, полюбятся они, так и что? Оба молодые, пригожие. Когда же им любиться, как не в такую пору! А Малуша — она в меня. Таких, как мы, мужики не забывают.

Ольга смолчала. Не бросают таких… Гм. Вон и Игорь князь за чародейкой этой убивался, а ведьме лучше, чтобы княгиня о том имела милость забыть. Как и не вспоминала, что Свенельд к Малфриде по-особому относится. К тому же Ольга больше всего как раз опасалась того, что сказала Малфрида: сын ее потеряет голову от Малуши и ради нее других знать не захочет, а то и слушаться девку начнет, даже вопреки воле матери. И что тогда Ольге делать? Подумать страшно. Но все равно губить Малушу ей бы не хотелось… если не вынудят.

— Я настаиваю, чтобы ты дала дочери отворотного зелья, — глухо и твердо произнесла княгиня. — Так и для самой Малуши лучше будет. Ибо князю нужна жена княжеская. Или не расслышала, что я сказывала: цесаревну ему сватать еду!

Малфрида подумала немного и согласилась: ладно, может, и впрямь не худо, чтобы дочка ее князя сторонилась. Такая, как Малуша, любого жениха себе возьмет, не пропадет без внимания. И она пообещала Ольге опоить девушку, да так, что та и глянуть в сторону Святослава не захочет. Однако пусть Ольга ушлет Малушу подалее от сына. Причем без обид, даже с почетом устроит где-то в хорошем месте. Все же дочка Малфриды, ее уважать должны. Ну а когда Святослав отправится сопровождать мать вдоль Днепра к порогам, он и без всякого зелья Малушу забудет. Ибо главная любовь в его жизни — это война и походы. Это чародейка Малфрида давно предрекала.

Святослав забыл о Малуше, едва отбыл к Витичеву, где на реке собирался флот княгини. Молодой князь расхаживал по пристаням, смотрел за оснасткой судов, расспрашивал корабелов о пути. Святослав гордился, что ему предстоит охранять караван матери до самых порогов. Это тебе не с викингами по селам вдоль побережья Варяжского моря шастать, и даже не походы в земли дремучих эстов. Это охрана могущественной правительницы и рейд самого Святослава в дикие степи, где всякое может случиться. Наслышан уже был молодой князь, что в степях соперники у него будут непривычные и не похожие на запуганных селян на севере: степняки, или копченые, как их называли, бывалые воины, имеют дерзость решить, что только они в Диком поле хозяева, только с ними считаться стоит. Вот Святослав и обговаривал с побратимами, как они покажут им русскую удаль военную, дадут понять, что и на сильного сила имеется.

Пока же все ожидали срока, назначенного волхвами для отбытия. А те — после жертвоприношений и гаданий — предрекли, что Ольге следует выступать не ранее Ярилина дня. И хоть опытные корабелы ворчали, что слишком поздний срок, что вода в Днепре по летней жаре начнет спадать и трудно будет перебираться через пороги, Ольга решению ведунов перечить не стала. Все равно ей пока надо было дождаться прибытия княгинь-попутчиц, дары к византийскому базилевсу подобрать, а главное — выждать, пока Малфрида раздобудет для нее это чудо Руси — живую и мертвую воду.

Ведьма отправилась на поиски уже через день, едва повидала дочь. Как их встреча произошла, никто не ведал, но, когда Малуша по приказу Ольги отбывала в киевские хоромы — там ей теперь надлежало за хозяйством следить, — она выглядела спокойной и какой-то отстраненной. Святославу об ее отъезде Ольга сама сказала, упредив, что по ее наказу ведьма дала дочери зелья, какое отвратит от него Малушу. Княгиня опасалась, что сын осерчает. Он и впрямь дулся какое-то время, смурной ходил. А потом выехал во главе дружинников в Витичев, и только плащ его забился на ветру от быстрой скачки. Не оглянулся даже. Лишь его ближайшие друзья-побратимы знали, что в ночь перед отъездом Святослав все же гонял коня в Киев, однако вернулся невеселый. Но побратимы о том не распространялись. Да и чего болтать зря, если кручина князя ушла так же быстро, как и речной туман над Днепром. Ну не из-за девки же челядинки тосковать их предводителю! Которую сама же родная мать опоила отворотным зельем. И Святославу после такого надеяться больше не стоило.