К русичам приблизился невольник в каких-то обносках, кланяясь, по-славянски пригласил гостей следовать за ним.

— Да ты никак из наших краев, дед, — обратился к нему Святослав, разглядев курносый нос утицей и серые глаза седого пленника.

— Так и есть, родимый, из северянского племени я, сам родом из-под Чернигова. Раньше меня звали Здыбом, а тут… эх… какашкой кличут. Я уже и привык, ведь столько годков в плену… Дивно, что родной говор не забыл. Может, выкупишь меня, витязь? Я еще сильный, пригожусь, собакой верной тебе буду. А мне только одного надо — вольный разлив Десны перед смертью увидеть.

Он еще что-то говорил, но князь перебил:

— Если ты тут давно, Здыб, может, знаешь и другого пленника, рыжий такой, на вяряга похож и Волком его называют.

Старик даже отшатнулся.

— Чур меня, чур! О ком вопрошаешь, гость дорогой? Забудь его.

Однако когда его расспросили, ответил, что печенеги страсть как боятся этого пленника, держат его в глубокой яме, прикрытой сверху камнем, на который наложено заклятие. Пленника хорошо стерегут, к тому же там то и дело шаманы толпятся, повторяют наговоры, опасаясь, чтобы страшный враг не вырвался. Но он все равно беснуется, а то и выть по-волчьи начинает. Страшный враг, от такого чего угодно ожидать можно.

— Ну, кому враг, а кому и друг, — отмахнулся Святослав. — А для меня будет любо, если освободим мы его. Да и Куря обещался отдать нам строптивого пленника.

Старый северянин Здыб только покачал плешивой головой. Проводил гостей хана в отведенную для них юрту, куда вскоре пришла какая-то коренастая печенежка, принесла кумыс и вареный рис с кусочками копченого мяса.

— Слышь, князь, а чего это бабы у них прогорклым салом воняют, — повел носом вослед ушедшей женщине Семецка. — Поглядеть, так баба как баба, а тхнет от нее, как от скотины. Неужто помыться трудно? Река ведь рядом…

Ему не ответили, располагались на разостланных овчинах, оглядывались. Крыша и стенки юрты, искусно сплетенные из прутьев, были затянуты войлоком, наверху — круглое отверстие, откуда проникал свет, в луче которого плясали пылинки, поднятые от брошенных на землю овчин. Русичи поели, поговорили, потом стало клонить в сон. Все же тревожная ночь и последовавшие потом возлияния вызвали усталость. Опасность им пока не грозила, вот и заснули кто где, только богатыря Инкмора Святослав поставил в дозоре. Все же с печенегами ухо надо держать востро.

Однако день прошел спокойно. Вечером отдохнувшие витязи даже решили пройтись по становищу, поглядеть на печенежское житье-бытье. На них мало обращали внимания, занимались своим. Прискакали из степи пастухи, садились у костров, ели похлебку, какую подносили женщины, зачерпывая варево из котлов большими черпаками. Мужчины собирались кучками, разговаривали, поглядывая в сторону большой белой юрты, где у тела умершего хана собрались их предводители, решая, кто возглавит орду. Старый Здыб пояснял гостям, что, скорее всего, люди племени Цур перейдут к Куре, родичу старого Куели. Ранее многие думали, что дерзкий Куркутэ — тоже родич, хоть и дальний, — постарается оспорить наследство Кури, однако Куркутэ будто потерял интерес к власти, сидит сонный, равнодушный, а то и подремывать начинает. Иные ханы, видя такое отношение главного соперника Кури, без споров решили передать наследство молодому хану. Тем более что тот объявил, что успел заключить выгодный союз с Русью и русские купцы за беспрепятственный проход через пороги должны будут платить им дань. Теперь на Святослава многие поглядывали с интересом и уважением, цокали языками, видя на его поясе рукоять яркой от бирюзы сабли молодого хана.

И все же в стане чувствовалось оживление: резали баранов, забивали быков. Раб Здыб сообщил, что завтра начнется большой поминальный пир, да и последующие три дня печенеги продолжат пить, гулять, провожая Куелю в иной мир. Скачки устроят, соревнования лучников, большие пляски — весело будет. И все это время мертвый хан будет сидеть на специально выкопанном для него кургане. Печенеги, зная, что Куеля уже не жилец, загодя выкопали курганную насыпь для него, хорошее место для этого выбрали, между двух холмов неподалеку от стана. Теперь же осталось только решить, кто будет сопровождать хана, кого положат вместе с ним в курган, чтобы и после смерти он не чувствовал себя одиноким. Также обсуждали, какое оружие надо отдать мертвому Куеле, во что обрядят его, какого коня и пса следует отправить с ним, чтобы хан и после смерти мог оставаться значительным и богатым человеком.

Речи раба неожиданно прервал истошный волчий вой, да такой громкий, будто волк выл едва ли не среди становища. Святослав даже схватился за рукоять сабли, стал озираться, словно ожидая, что огромный хищник вот-вот появится из-за ближайшей юрты или выскочит из-под колес любого из возов. Да не он один заволновался, вон и иные печенеги вскочили, собаки зашлись лаем, храпели и становились на дыбы лошади. А где-то из открытых просторов степи донесся отдаленный ответный вой, будто дикие волки приветствовали вожака и откликались.

Но вой прервался так же резко, как и начался.

— Это шаманы подняли камень над ямой-узилищем и облили пленника водой, — с дрожью в голосе пояснил Здыб. — Почему-то он особо не любит воды. Вот и стихает до поры до времени.

— Так это витязь Волк такой переполох учиняет. — Святослав даже заулыбался. И сгреб раба за одежку. — Веди к нему!

Но тот заплакал, пал на колени, затрясся и все повторял, что нельзя этого, что страшно ему.

Малфрида стояла хмурая, принюхивалась, будто кроме обычных запахов становища чуяла что-то еще. Сказала князю:

— Не спеши идти к пленнику. Позволь сперва мне во всем разобраться.

Русским гостям Кури не возбранялось ходить по становищу, и Малфрида пошла в сторону, откуда доносился вой. Но замедлила шаг, услышав приближающийся шум и стук, а затем увидела и печенежских шаманов. Обвешанные амулетами, одетые в какие-то полости из меха, но при этом босые, они, приплясывая и стуча в бубны, двигались небольшой группой, что-то выкрикивали, направляясь к юрте, откуда только что вышли окончившие совет ханы, мурзы и беки. Теперь они стояли и смотрели, как шаманы устроили перед большим костром дикую пляску. По сути, шаманов было немного, не более пяти-шести, но шумели они отчаянно. А самый разодетый из них, лицо которого покрывала длинная раскрашенная маска, при этом еще и кидал в костер какие-то пучки ароматных трав, отчего по стану пошел сильный и терпкий аромат.

— Это мудрый Мараачи — главный шаман, — пояснил русам старый Здыб. — Он очень сильный колдун. Только ему под силу усмирить бешенство пленного Волка. Но сейчас Мараачи и его подручным полагается приготовить Куелю к отправке в иной мир. У печенегов это важно, для них тело все равно что удобная и привычная одежда. Ее надо сохранить для следующей жизни.

Он еще что-то говорил, когда шаман Мараачи, все так же приплясывая, прошелся мимо русских гостей и вдруг замер. Святославу показалось, что тот сквозь прорези в кожаной маске пристально поглядел на него. Князь оглянулся: шаман пялился не на него, а на Малфриду. Та тоже не сводила с Мараачи глаз. Даже улыбнулась и кивнула, будто старому знакомому.

— Знаешь его? — спросил князь, когда шаман с подвыванием поскакал дальше. — Он ведь в маске, как могла узнать?

— Я его чую. Виделись мы. Давно, еще когда с Игорем у печенегов бывала. Тогда он так себе шаман был. Теперь же силу накопил, колдовать может, да и поворожить, если что.

— Может и поворожить, — как-то задумчиво повторил Святослав, не сводя взора с раскачивающегося и крутящегося в своих тяжелых меховых одеждах шамана.

Оглянулся, а Малфриды уже нет.

Она пришла поздно ночью. Была озабочена, села у откинутого полога на входе в юрту. В небе светил почти полный месяц, в стане было тихо, лишь слышалось, как похрапывают во сне улегшиеся подле рдевших угольями кострищ печенеги, как вздыхают у коновязи лошади да поскуливает неподалеку, выискивая блох, лохматая собачонка.