Жировые отложения на животе и бедрах, весь чрезмерно солидный вид тяжелоатлета не мешали господину ботанику производить впечатление живчика, вертунчика. Он не мог усидеть на месте, подпрыгивал, вскакивал, суетился.

- Давно ли вы, господин Эрендорф, переквалифицировались в ботаника? медленно спросил Алексей Иванович.

- О! - удивился немец. Маленькие его серо-голубые глазки забегали. Такой фопрос?

- Вопрос по существу, - сказал Соколов, хотя он еще не понимал, в чем дело.

- Господин Эрендорф, не тот ли вы господин Курт Эрендорф, геолог и путешественник по Карптегину и Шугнану, который в составе немецкой Гейдельбергской экспедиции искал редкие металлы и золото в тысяча девятьсот двадцать четвертом году?

Немец несколько утратил свой добродушный вид, но ничего не ответил, а пожал плечами. Все в нем говорило: "Ну и что ж из того?"

- Я не стал бы вас спрашивать, - продолжал Мансуров, - но ваша экспедиция сильно наследила, и вы в частности. Не тот ли вы профессор Эрендорф, который платил в горных кишлаках золотом за невинность малолетних девочек?

Встревожившийся было и покрасневший Эрендорф успокоился. С комической важностью он протер платочком щетинку усов и иронически улыбнулся:

- Неужели ви, большевик, толкаетесь моральным принсипом на решение деловой вопрос? Дикие горы, дикие люди... А потом вдали от сивилизация... Тогда инсидент исчерпался...

- Вас, цивилизованных европейцев, выпроводило Советское правительство. Предложило вам проваливать подобру-поздорову. Вы отделались легким испугом, но, к сожалению, позже выявились ваши подлые связи с курбаши Берды Датхо. Доказано, товарищ Соколов, что Эрендорф и контрагент фирмы Дюршмидт "Закупка бараньих кишок" Зигфрид Нейман не только занимались геологией и бойнями, но и состояли в военных советниках при басмаческих вожаках.

- Нейман? - оживился толстяк. - Он жив? Где он?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Легко жить тому, кто нахален, как

ворона, дерзок, навязчив, испорчен!

Д ж а м м а п а д а

- Ведь девушек приносят в дар ишанам наравне с барашками и кобылами.

Произносил слова Ишан Дурды медлительно, важно, убежденно. Бахромка его текинской бороды лежала удивительно благопристойно на воротнике гранатово-бурого шелкового халата, а пребольшущая, белого барана папаха высилась где-то высоко-высоко под потолком юрты. Глаза, прикрытые желтыми веками, источали мед, толстая нижняя губа лоснилась. Елейный разговор, елейный вид.

Пожал лишь своими широкими плечами начальник, да так они и остались поднятыми, а губы сжатыми в ниточку, закушенными, чтобы не дать прорваться резким, даже грубым словам, неуместным в дипломатических переговорах. Идя сюда, в ощетиненную винтовками, саблями, кинжалами ишанскую берлогу, Алексей Иванович демонстративно не взял никакого оружия, ничего, кроме изящного перламутрового перочинного ножичка. Как он говорил впоследствии, уверенность, что Ишан Дурды, хоть и текин, но трус, позволила ему допустить столь легкомысленную неосторожность. Начальник серебристым лезвием надменно обрезал ноготь на большом пальце, нарушая все каноны туркменской вежливости и тем самым показывая, что ему плевать на Ишана Дурды, на его белую ишанскую юрту, на все его ишанское почтенное подворье, на все его сабли, винтовки, ножи-кинжалы, под которыми нельзя было даже разглядеть роскошных цветных кошм, завешивавших стены юрты.

Впрочем, никто и не нервничал. Один лишь Аббас Кули вращал тревожно глазами и нет-нет да коричневой ладонью поглаживал оттопырившийся карман брюк, заставляя чуть морщиться Ишана Дурды и комбрига.

"Какая бесполезная осторожность! Нарушить мой приказ!" - подумал Алексей Иванович и принялся за другой ноготь.

Все напряглось внутри, мышцы твердели, а гортань сжало. И ни одного слова начальник не мог выдавить из себя. И еще эта гнетущая пятидесятиградусная духота. Кто там говорит, что в юртах прохладно...

А сахар медович Ишан Дурды все пел. Многословный ручеек булькал и булькал, и в нежном бульканье улавливалась угроза. Ишан Дурды предупреждал:

- Глядите в оба, начальник. Беда бы для вас не вышла. Вам, начальникам советским, большевистским, с женским полом мусульманским осторожность нужна. Вы хоть и Великий анжинир и мусульмане вас любят и уважают, а все же вам нельзя. Узнают в Ташкенте, Ашхабаде... И не поздоровится вам, проработают вас на собрании и из партии исключат. А какой же начальник - беспартийный, будь он самый великий из анжиниров.

"Вот ты, гад, куда гнешь!" - думал начальник, но промолчал.

- Что-то вы молчите, начальник, а мы все говорим. Значит, дело говорим, а? И что вам в персиянке? У вас девушки пухлые, розовые, вата с румянцем, а персючки черные, лядащие, совращать им самого иблиса, цыганки они прыткие.

Он захихикал хрипло, невесело.

- Дело не в их красоте. Дело в законе! Советском законе, - наконец решительно сказал начальник, не желая позволить Ишану Дурды перевести разговор в игривый тон. - Существует закон человечности, а какие они персиянки, мне нет дела.

- Вы ждете, что они красавицы. А на самом деле, как в легенде "Кёроглы"... - он неопределенно обвел рукой пространство юрты, - они старухи с согнутыми спинами. Я бы мог заверить вас, господин большой начальник: головы у них - плетенные из камыша корзинки, зубы у таких-сяких - деревянные азалы-сохи, потрескавшиеся, волосы - прогнившая солома черная, шеи в морщинах - глиняных трещинах. Не стоит из-за таких ссориться с племенем благородных мурче! Нет...

- И я говорю - нет. Закон человечности, а какие они, персиянки, молодые ли, старые ли, красивые или ведьмы, - мне нет дела. Девушки - люди и...

- Женщина - человек? - хохотнул Ишан. - Смешно! Глянь-ка на персиянок. Хоть и пленницы, а увидят стражника - и уста их изрыгают брань и хулу на благородных туркмен. Невинные создания! Кусаются, сварливые собаки! Жалят, змеи! Хоть и тащили их неделю в мешке скрученными, без воды и пищи, брыкаются, словно куланы, шеи крутят по-лошадиному, кобылы неезженые...

Тут Ишан осекся и даже приоткрыл рот от неслыханного нахальства Аббаса Кули, который вдруг не сдержался и вопреки категорическому запрету начальника прорвался потоком слов. Все бушевало в его душе, все кипело. Он не верил, что его любимый начальник вмешался во всю эту историю из каких-то отвлеченных, идеальных побуждений. Нет, речь шла о молоденьких девушках-персиянках, рабынях. И то, что их волокут в пустыню, бросят в жадные, жестокие объятия диких калтаманов, силой принудят служить им плотской утехой, превратиться в наложниц, кипятить своим господам, грубым кочевникам, чай, доить грубошерстных верблюдиц, рожать разбойников...

Нет! Аббас Кули не мог стерпеть и заговорил, зарычал, разрывая всю дипломатическую паутину, которую плели с таким трудом Алексей Иванович и Ишан Дурды.

- Согнута спина у них? Нет, разогнута нежной волной, - говорю я. Не слушай, начальник! - вопил пламенный контрабандист в ужасе, что Алексей Иванович почувствует отвращение к рабыням-персиянкам из-за якобы отталкивающей их наружности и оставит их на произвол судьбы. - Нет, Ишан лжет! Головы девушек - корзины, полные цветов кудрей. Зубки - золотые ашрафи. А волосы! Вы не посмотрели - у одной локоны отливают червонным блеском, а у другой серебром ночной тьмы. О! Лжец ты базарный, Ишан Дурды, - и проклинаю тот час, что ты родился на свет такой! Морщинистые шеи! Да разве у озерных лебедей такие белые шейки? Я видел! Кусаются, точно змеи! Да, кусают таких конопатых животных, как ты, ишан, до крови кусают. Лягаются, как дикий кулан. О жестоко несчастные девушки несчастной Персии! Лепестки розы! Звезды ночи - сиреневые аметисты! В чьи драконьи руки вы попали!

- Эй ты, хватит, - наконец спохватился Ишан, хотя ему, страстному персу, субъекту полнокровному, чувственному, слушать восторженное описание, почти поэтическую оду девичьей красоте было отнюдь не противно. И тем более восторги о товаре, а рабыни-персиянки, бесспорно, товар, и притом ценный, как показали события, были вполне к слову, вполне уместны. Тем не менее он оборвал восторженную речь Аббаса Кули. - Хватит, а то господин начальник распалится и забудет о высоких законах и задумается о девичьих прелестях. А забывать, где мы и что мы, не следует. Известно ли вам, что случилось с пророком нашим Мухаммедом?