Борис имел очень странный вид: взлохмаченные волосы, яркий румянец на щеках и осоловевшие, как после долгой бессонницы, глаза.

— Ты что, — удивился Михаил, — болен?

— А-а! — неестественно веселым голосом сказал Борис. — Это вы! Пролезайте в мою берлогу.

Яше сразу же бросилась в глаза еще более опустевшая комната. Исчезла картина «Охотники на привале», исчезло зеркало с комода, вместо трех стульев остался только один. Зато на столе красовалась целая батарея бутылок. У Яши как-то сразу пропала охота говорить о счастливых событиях в своей жизни. В этой комнате не было и намека на счастье.

— Устраивайтесь, кто где может. — Борис сделал широкий жест рукой и сам не сел, а плюхнулся на стул.

— Ты чего, Борька? — Михаил вплотную подошел к товарищу. — Ты же пьян.

— Не, — смутился Борис, — не выдумывай. Я… я просто так. Честное слово! Ну чего вы на меня уставились? Я тут с тоски подыхаю. По совести говоря, дядька не допил, а мне… Ну, мне просто интересно стало, какой у нее вкус-то. Проти-и-ивная! — Борис содрогнулся при одном воспоминании. — А зато мне весело. На душе полегчало. Яшке вон что, — в его голосе послышались упрек и раздражение, — он даже на самолете летал.

Друзья растерянно стояли вокруг стола, на котором в беспорядке сгрудились винные бутылки. Впервые они видели своего товарища (не Бориса, а вообще товарища) пьяным. Это всех их поразило одинаково.

— Эх, ты — вздохнул Алешка, — комсомолец.

— Дурак он, а не комсомолец, — подхватил Кузя.

— Ребята, — взмолился Борис, — я и сам не знаю, как это получилось. Просто любопытно было. Но я больше не буду, честное слово. Честное комсомольское!

— Он не будет, — вступился Яша. — Ну мало ли что может случиться с человеком.

— Вы только никому не говорите. Ладно?

— Ладно уж, — буркнул Михаил. — Но если еще раз такое случится — смотри, непоздоровится тебе. Увидела бы тебя Ира.

Бориса так и подбросило на стуле.

— Если вы ей хоть слово скажете, я… я не приду больше в школу. Плюну на все. Ясно? Уеду ко всем чертям, запросто.

— Пошли на реку, — сказал Михаил. — Хватит рассусоливать. Мы вот тебе сейчас ванну устроим.

Борис показался Яше совсем другим, незнакомым, что-то резкое изменилось в нем за эти несколько дней. Глаза его с упреком останавливались на товарищах, но вел он себя по-прежнему непринужденно, был весел, дальше всех нырял, пытался утопить Алешку, валялся на горячем песке.

И за все это время ни разу не спросил Яшу о его полете в Москву. Сам Яков оставался еще во власти своих переживаний и не особенно задумывался над поведением Бориса.

Все-таки самое значительное, самое важное впечатление от полета осталось внутри Яши невысказанным. Он оторвался от земли, впервые увидел ее из-под облаков, и пусть это походило на сон, но все же ощущение полета уже не покидало его ни на минуту. Грачев позволил ему взглянуть на механизмы, которые управляют машиной, большим летательным аппаратом, прототипом межпланетного корабля. И не есть ли это начало будущего стремительного полета в космическое пространство?

Многие люди, не бывавшие в воздухе, разочаровываются в своих ожиданиях, если впервые поднимаются на тяжелой транспортной машине: в ней спокойней и удобней, чем в мягком вагоне пассажирского поезда. Ощущения полета нет. Но фантазия Якова дополнила то, чего не дало само путешествие. И единственным человеком, кто понял все это, была Ирина.

Возвратившись в Южноуральск, Яша как бы убедился в том, что мир действительно больше и прекраснее, чем он думал. Поднявшись в воздух, он уже не чувствовал себя прикованным к земле. У него выросли крылья. Кусочек мечты обратился в действительность. Весь день он носил в себе неутихающее возбуждение. И Люба. Девушка нравилась Яше. В ней тоже бродило это беспокойное, зовущее, очень похожее на то, что испытывал Яша.

…Ночью он долго не мог заснуть, вскочил, распахнул окно, глубоко вобрал грудью посвежевший, хлынувший в комнату воздух.

Ох, сколько он чувствовал в себе силы!

Над крышами домов расстилалось звездное небо. Сегодня звезды сверкали особенно ярко. А может быть, это ему только показалось…

Яша все реже бывал у Иры, а сама она почти не появлялась у Якимовых. Да когда они и встречались, уже не получалось прежней задушевности и непринужденности. Разговор становился неинтересным, сводился к простому обмену новостями.

Гораздо чаше Яша стал бывать у Грачевых. С Любой он мог часами говорить об авиации, о перелетах Громова, Чкалова, Осипенко, разбирать конструкции самолетов, их недостатки и достоинства. Усевшись рядом на диване, Люба и Яша листали журналы, читали книги. Дмитрий Васильевич в свободные от рейсов вечера подсаживался к молодым людям, и беседа делалась особенно оживленной.

Частенько Люба и Яша совершали прогулки на мотоцикле. Люба научила своего друга управлять машиной; это оказалось не так уж сложно. За руль они садились поочередно и проезжали иногда по сто, сто пятьдесят километров.

Катя при встрече спрашивала Любу:

— Почему не приходишь? И на мотоцикле больше не покатаешь?

Люба мялась, говорила что-то невразумительное про домашние дела, неисправность мотоцикла.

Однажды Люба и Яша в одной из своих прогулок угодили под затяжной дождь. Это случилось в ста двадцати километрах от Южноуральска, в стороне от тракта. Глинистая дорога, по которой они ехали, начала быстро раскисать. Машина забуксовала.

— Давай спрячемся под деревья, — предложила Люба, — переждем дождь.

Объединенными усилиями они затащили мотоцикл под раскидистые сосны. Но дождь становился все сильнее. На Любе была отцовская кожаная куртка, однако она спасала ее только до пояса, штаны и ботинки ее вымокли, а на Яше и вообще уже сухой нитки не оставалось.

— Смотри. — Люба указала вглубь леса. — Что это? Кажется, какое-то жилье.

— В самом деле, — обрадовался Яша, — избушка.

Шагах в двухстах от них, скрытая стволами сосен и кустарником, виднелась избушка, построенная охотниками или дровосеками. Собственно, это была даже не избушка, а почти землянка. Она чуть возвышалась над холмиком, в который была врыта. Но у нее имелась крыша, что было самым главным.

Войдя в избушку, Люба и Яша увидели даже очаг, сложенный из крупных, уже закоптившихся камней.

— Замечательно! — Люба захлопала в ладоши. — Давай вообразим, что во время дальнего перелета мы совершили вынужденную посадку в глухой тайге.

— Давай-ка сначала разведем огонь, — предложил Яша, вздрагивая от холода. — А кроме того, у нас нет аварийного запаса продовольствия.

— Нам сбросят его на парашюте. Яков, почему ты не поддерживаешь полета моей фантазии?

Яша покосился на кожаную куртку Любы и полез в карман за спичками. Спички отсырели и были совершенно непригодны к употреблению.

— Вот тебе и полет фантазии, — сказал Яша.

— М-м-м… — поежилась Люба. — А дождь, кажется, стал еще сильнее.

Быстро темнело, в избушке темнота была такой плотной, что Яша и Люба почти не видели друг друга. Они нащупали груду сосновых веток, которые, видимо, служили ложем для прошлых обитателей этого примитивного жилья. Сели. Люба сняла кожанку и накинула ее на плечи себе и Яше. Ему стало немножко теплее.

— Ты, наверное, проголодалась, — участливо спросил Яша, потому что у него самого все острее ощущалась пустота в желудке,

— Нет, нет, — ответила Люба, — но вот ты не можешь согреться. Скинь пиджак, он все равно насквозь мокрый. Вот так… А теперь прижмись ко мне сильнее, я все-таки не так вымокла.

Очевидно, время перевалило за полночь. Дождь не переставал. Любу и Яшу начало клонить ко сну.

— Давай ляжем, — предложила Люба, — может быть, теплее станет.

Они вытянулись на колючей, но достаточно мягкой хвое. Люба заботливо накрыла Яшу своей кожанкой и обняла его. Добрый час они еще вздрагивали от холода, прежде чем согрели друг друга теплом своего тела.

В избушке стоял тяжелый запах перепревшего мха. Как отдаленный гром водопада проникал в нее шум дождя. Ни единого звука не добавлялось больше к этому монотонному шуршанию капель о листву кустарника и хвою деревьев.