— Эх, — вздохнул Яша, с улыбкой наблюдая за ползавшим по полу Женькой. — Жаль листки. Кроме заголовка, я ничего не успел разглядеть. Придется где-то журнал разыскивать.

— Да чего особенного, — успокоил его Борис, — не иголка же. Найдешь.

Весь день после школы Яша потратил на поиски журнала с описанием самодельного фотоаппарата. Он начал со своих журналов, но ничего в них не нашел. Пришлось пойти в библиотеку. Там ему дали подшивки за два года, только и в них не оказалось самодельного фотоаппарата.

Наконец поиски Яши заинтересовали библиотекаря. Когда он объяснил, в чем дело, она пожала плечами и сказала, что более бестолкового мальчика не встречала. Оказалось, по фотографии в библиотеке имеется целая полка книг. Библиотекарь унесла подшивки журналов и вернулась с кипой книг толстых и тонких, с картинками и без картинок. У Яши глаза разбежались. Тут было все: и как снимать, и как проявлять негативы, и как делать отпечатки, но все-таки описания самодельного фотоаппарата не оказалось.

Вечером приехал Володя. Ростом и внешностью он был в мать: невысокий, светловолосый, с чистым матовым лицом, тонким носом, красивыми изогнутыми губами. Только кулаки у него были отцовские: хоть и небольшие, но тугие, как свинчатки. И ходил он по-отцовски — уверенной хозяйской поступью.

Прежде всего он протянул Яше новую книгу «Повелитель мира» Беляева, потом обнял мать за плечи и провел ее в комнату.

Увидев на столе Яши книги по фотографии, Володя удивился.

— Что это может значить? — спросил он.

— Хочу заняться фотографией, — пояснил Яша, — вот изучаю.

— Тебе, что, отец фотоаппарат купил?

— Еще чего не хватало, — заворчала Анна Матвеевна. — Я их тогда вместе с аппаратом из дому погоню.

— Аппарата у меня нет, — сказал Яша, — но если ты хочешь сделать мне подарок, я тебе могу объяснить, какой аппарат лучше.

— Да? — Володя рассмеялся. — А у тебя губа не дура… Что ж… лет эдак через десять после окончания школы… при благоприятных обстоятельствах, разумеется…

— Он будет у меня значительно раньше, — отрезал Яша. — Я его сам сделаю.

— Температура у него? — с наигранным беспокойством спросил Володя Анну Матвеевну. — Или осложнение на это самое? — он покрутил пальцем над своим ухом.

— Я только не знаю, где достать линзы, — вздохнул мальчик, стараясь не обращать внимания на шутки брата. — Поможешь?

— Что же, линзы я тебе достану, только употреби их на что-нибудь поумнее. Кто же делает самодельные фотоаппараты? Ну, сам посуди: это же такая тонкая штука. И кто только тебя надоумил?

— Пирожные.

— Как, как?

Яша рассказал ему историю с Женькой Мачневым. Ох, уж и смеялся Володя. Он уперся руками в бока и раскачивался, будто у него живот схватило. Глядя на него, не выдержала и Анна Матвеевна.

— Ладно, — сказал Володя, отдышавшись, — принесу я тебе линзы.

Районная детская техническая станция помещалась в полуподвальном помещении нового жилого корпуса на углу улиц Карла Маркса и Красной. В двух небольших комнатках работали моделисты под руководством Григория Григорьевича Мохова, бывшего преподавателя Саратовского речного училища. Это был худощавый мужчина среднего роста с маленькой головой и длинной шеей, на которой резко выступал кадык. Люди, близко знавшие Григория Григорьевича, считали его неудачником в жизни, скучным в компании, чрезвычайно неотзывчивым человеком.

С детства Григорий Григорьевич любил реку. Гриша недурно плавал, пересекая Волгу в самом широком месте. Он стал пренебрегать всем, что не было связано с рекой, любил часами сидеть на берегу и наблюдать, как движутся буксиры с плотами и баржами, как торжественно гудят белоснежные пассажирские пароходы, рассекают воду стремительные катера.

Родители (отец Мохова работал счетоводом) приметили в сыне способности к музыке — он мог на слух подобрать любую мелодию на пианино, на гитаре, на гармонии, неплохо пел. Но «Григорий Григорьевич и слышать не хотел о профессии музыканта,

После окончания средней школы он поступил в Ленинградский судостроительный институт. И тут выяснилось, что природа зло подшутила над Моховым — ему никак не давались технические дисциплины, особенно расчеты. От формул у него пухла голова, он терял логическую нить построений расчета и своей непонятливостью выводил из терпения преподавателей.

Кое-как дотянув до третьего курса, он оставил институт, очень обиженный тем, что никто не заметил у него страстного стремления к судовой технике. Было еще не поздно сменить дорогу в будущее. И в институте обратили внимание на его музыкальную одаренность. Но нет, у него сложилось твердое убеждение, что будущее принадлежит только технике, а музыка — это лишь средство развлечения.

Мохов перекочевал в Саратовское речное училище. Здесь оказалось легче, меньше было теории и больше приходилось возиться непосредственно с машинами. Григорий Григорьевич увлекся сборкой и ремонтом, он старательно изучал конструкции, с удовольствием вникал в мелочи. Однако даже с теми теоретическими дисциплинами, которые проходились в училище, у него шло туго, и втайне он опять затаил обиду.

Григорий Григорьевич успокаивал себя тем, что покажет свои способности на практике. Действительно, он быстрее всех научился определять характер неисправности, точнее всех производил сборку и проявлял к паровой машине гораздо больше интереса, чем к товарищам.

После окончания училища Мохов был назначен механиком на пароход. Он пережил счастливейший день в своей жизни, когда встал за управление судовым двигателем. Это было вершиной его желаний. В будущее он уже не заглядывал. Паровая машина в его представлении была движителем всего человеческого прогресса. Подвыпив с товарищами по работе, Григорий Григорьевич принимался вслух размышлять о перспективах развития паровой машины… Он с энтузиазмом доказывал ее преимущество перед всеми другими типами двигателей. Эти его суждения находили противников даже среди самой неквалифицированной части экипажа.

Он решил, что его не понимают, как не понимают люди средние людей одаренных, и потому предпочитал находиться в одиночестве.

Как бы то ни было, но Мохов обожал свою машину. У машины он чувствовал себя сильным и независимым. Его не интересовало, как пароход справится с планом перевозок, как идет соревнование с другими судами. Он никогда не подходил к стенной газете, не подошел даже тогда, когда в ней разрисовали его самого. Во время рейса, у машины, он забывал даже о своей молодой жене, оставшейся в Саратове, о том, что ему скоро суждено стать отцом.

Когда в газетах появилось сообщение о вводе в эксплуатацию речных теплоходов, Мохов принял его с нескрываемой враждебностью. Он слишком свыкся с паровой машиной. Появление дизелей на речном транспорте пробудило в нем непонятную ревность.

А тут, словно в насмешку, ему предложили поехать на курсы по переподготовке на механика-дизелиста. Он наотрез отказался.

Товарищи Мохова становились инженерами, а он все оставался механиком и гордился тем, что никто лучше его не знает паровой машины.

Осенью 1937 года его попросили прочесть курс конструкции паровой машины в том же самом училище, которое он когда-то окончил. Наконец-то его самолюбие было удовлетворено. Не обошлись без Мохова! Он покажет, что такое настоящие знания, утрет нос всем чинушам и теоретикам.

Надежды его не сбылись. Очень скоро выяснилось, что в совершенстве Григорий Григорьевич знает только свой судовой двигатель. Даже паровые машины для речных пароходов сильно изменились за это время, и многие улучшения конструкции были ему неизвестны.

К довершению всего учащиеся стали жаловаться на сухость его лекций, на полное равнодушие к тому, как усваивается преподнесенный им материал.

Неприятности начались и в личной жизни. Жена как-то раз вышла из себя и назвала его живым мертвецом.

— Сколько можно валяться на кровати? — напустилась она на него. — Ты же с утра до ночи в потолок смотришь, даже газеты не раскроешь, книги в руки не возьмешь. Вспомни, когда мы с тобой в последний раз были в театре?… А ребенок… для тебя его будто и не существует.