Пришедший Борис посочувствовал товарищу.

— Давай покажем аппарат Григорию Григорьевичу, — предложил он Яше, — может, ему так понравится, что он сразу достанет пластинки. Мы тогда всей станцией снимать будем.

Яша согласился.

Григорий Григорьевич долго вертел аппарат в руках. Ему не приходилось заниматься фотографией, и потому он не мог оценить всех качеств аппарата. Но все-таки он увидел, что вещь сделана мастерски. Глухое внутреннее раздражение овладело Григорием Григорьевичем.

— Покуда я вижу только блестящую игрушку, не более, не менее, — сказал он, — заберите ее и не отвлекайте ребят от работы.

Руководитель станции кривил душой и оттого еще сильнее росла в нем неприязнь к этому мальчишке, злоба на самого себя, на весь мир.

Яша возвратился домой очень расстроенным. Единственное, что ему оставалось делать, это сесть за уроки.

Филипп Андреевич с папиросой во рту зашел в комнатку сына, постоял за его спиной, заглянул в тетрадь и спрятал в уголке рта улыбку.

У отца было желание поговорить — разговор у них всегда получался задушевным, длинным, но сейчас, увидев, чем занят Яша, он бесшумно вышел обратно.

На повторение теорем ушло немало времени, на задачки и того больше. Как только Яша расставался с моделями, он становился медлительным. Особенно медленно он писал. Иногда он застывал над недописанным словом, будто забыв, какая буква за какой должна следовать. Воображение уносило его далеко. Спохватившись, Яша нехотя возвращался к учебнику.

Выручала хорошая память. Захлопнув, наконец, учебник, Яша мог пересказать все прочитанное или написанное — оно стояло перед его глазами, точно застывший кадр кинокартины.

На другой день в классном журнале рядом с «плохо» Ольга Михайловна вывела против фамилии Яши «отлично». И в тот же день, придя с работы, Филипп Андреевич передал сыну купленные накануне фотопринадлежности.

Не ожидая захода солнца, Яша немедленно занавесил окно и принялся заряжать кассеты. Вскоре он выскочил с аппаратом во двор в поисках объекта для съемки. На первый раз можно было сфотографировать даже дровяник, из-за которого выглядывала береза.

Сделав снимок, Яша бросился обратно в затемненную комнату. Когда на стекле, опущенном в проявитель, обозначились контуры дровяника и березы, мурашки восторга побежали по спине мальчика. Ему показалось, что вдруг он погрузился в мир одной из тех сказок, которые читал в детстве, и добрый маг-волшебник, притаившийся во мраке комнаты, творит чудеса.

Не дав как следует просохнуть негативу, Яша побежал с ним к Борису. Затем они уже вдвоем возились с фотоаппаратом, фотографировали друг друга, фотографировали все, что попадалось на глаза. Пластинки тут же проявлялись и выносились на двор для сушки. Мальчики стояли, подставив стекла под ветер, переступая с ноги на ногу от нетерпения. Потом они занялись печатанием, перепортили массу бумаги.

И, конечно, в этот день им было не до домашних заданий. Зато на другой день все в классе знали, что Якимов сделал сам фотоаппарат, который здорово фотографирует.

Яша не удержался, чтобы не поделиться успехами с Григорием Григорьевичем. Руководитель станции, сумрачно глядя перед собой, повертел в руках снимки. Он сам удивился той антипатии, граничащей с ненавистью, которую вызвал у него этот смуглый, худосочный мальчик с черными живыми глазами. Неприязнь была безотчетной, еще неосознанной. Григорий Григорьевич с испугом прогнал от себя мысль, что он, может быть, завидует этому мальчику. Еще чего не хватало! У него за спиной жизненный опыт, а это пока никто и ничто, желторотый цыпленок.

— Григорий Григорьевич, — попросил Михаил Огородов, — давайте сделаем несколько таких фотоаппаратов, как у Якимова. Тогда мы все научимся фотографировать.

— У меня, дорогие мои, имеется утвержденный Райсоветом план, — хмуро ответил руководитель станции, раздражаясь от того, что ему приходится лгать и вывертываться для оправдания своего упрямства, — нам покуда есть чем заниматься. Взгляните, с каким увлечением трудятся мальчики.

Действительно, за длинным столом, на котором лежал каркас будущей полутораметровой модели парохода, прилежно стучали молотки, шаркали пилки лобзиков. Учащиеся шестых и седьмых классов готовили из фанеры детали палубы. Пахло пригорелым столярным клеем и свежими опилками.

— Да, но здесь почти одни новички, — заметил Михаил. — И эти походят, походят, а потом сбегут.

Григорий Григорьевич пожал плечами. Подобные разговоры портили ему настроение.

— Никого не держу против воли, — сказал он. — Кроме того, здесь не политехнический институт, а детская техническая станция. Моя задача привить детям элементарные трудовые навыки. Впрочем, в мои обязанности не входит давать объяснения вам, друзья мои. Я отчитываюсь там, где это положено.

У Михаила от гнева задвигались ноздри. Но Яша стал дергать его за рукав и тем испортил красноречивую отповедь, вертевшуюся на языке у Огородова. Староста лучше всех в классе умел произносить речи.

После занятий Яша и Михаил вышли вместе.

— Нет, так дальше продолжаться не может, — решил Михаил. — Борис не ходит? Не ходит. Кузя не ходит? Не ходит.

Он пересчитал всех друзей, которые перестали посещать техническую станцию.

— Пойдем к Борису, поговорим детально.

Бориса они застали за работой: он наполнял гильзы патронов порохом, отмеряя его из коробки при помощи специальной мерки, похожей на наперсток. Очевидно, дядя собирался взять его с собой на очередную охоту.

— Да ведь экзамены на носу, — нахмурился Михаил. — О чем ты думаешь?

— Мы только на выходной день, — смутился Борис.

— Знаем мы твои выходные дни! Неделю по лесам проболтаешься и будешь придумывать невероятные истории. А я потом хлопай за тебя глазами перед завучем и перед директором тоже. Знаешь, как меня Нина Романовна пробирает? Рубашка к спине приклеивается. Вот что. А ты другое скажи: в техническую станцию будешь ходить или не будешь?

— Не, — Борис замотал головой, — не буду. Мне Гришенькины пароходики уже во сне мерещатся. Ну их к шуту.

— Понял? — повернулся Михаил к Яше. — И все так говорят. Нужно предпринять что-то конкретное.

— Ну, предлагай.

Михаил пожал плечами и закинул ногу на ногу. Вид у него был очень деловитый. Казалось, что он решает задачу необычайной важности.

Друзья стали молча наблюдать, как Борис набивает патроны. Первым оторвался от созерцания Яша. Однообразие быстро утомляло его. Он перевел взгляд на окно и заметил опорожненные винные бутылки.

— Пьет? — спросил он, кивком головы указывая на бутылки.

— Пьет, — вздохнул Борис.

Борису жилось туговато. Дядя его пил, иногда по нескольку суток не появляясь дома, и мало беспокоился о племяннике. Он часто менял место работы, по его словам, не уживаясь с начальством.

Борис в ответ на расспросы товарищей и педагогов о его жизни с дядей пожимал плечами. Его светлые спокойные глаза скрывали горькие мальчишеские переживания.

— Как живу? — говорил он. — Запросто — как у Христа за пазухой. Кто мне обеды готовит? Приходится обходиться без шефа-повара.

К пище Борис был нетребовательным и зачастую довольствовался одной картошкой. В летние месяцы он уходил с ночевками на рыбалку, увлекая за собой многочисленную ватагу друзей. Он рано привык заботиться о себе.

Яша, перестав разглядывать бутылки, встал, прошелся по комнате, поглядел на знакомую картину Перова «Охотники на привале» и, прикрыв ладонью зевок, снова уселся на стул.

— А пароход все-таки у Гришеньки неплохой получится, — сказал он. — Главное, масштабы большие.

— Хочешь принять участие в его изготовлении? — усмехнулся Михаил. — Нет, я ставлю вопрос принципиально, ребром. Нужен более толковый руководитель.

Яша не ответил. Он пристально смотрел на руки Бориса, отмерявшие порох в гильзы. Вдруг он встрепенулся, глаза его прищурились, заблестели озорными огоньками.

— Ребята, — громким шепотом произнес он, не двигаясь, словно опасаясь спугнуть замечательную мысль, пришедшую ему в голову, — ребята, что я придумал! Ух! Мы можем проучить Григория Григорьевича на его пароходиках! Да еще как здорово!