- Это настоящее искусство! - объявил Мортейль, искренне восхищенный. Герцогиня устремила взор на Палладу; ей было не по себе. Затем она спросила себя, пожимая плечами:

"Неужели я суеверна?.. Он говорит о богослужении, которое наполнило лучшие годы моей жизни. Но ведь это была только игра. Что ж, если она надоела мне. Я окружила себя декорациями и символами: Паллада, ее храм, в котором я славила ее, зал, который я воздвигла для нее, души в мраморе, статуи - мои подруги, та женщина на террасе с ее белой угрозой - все это гнетет меня и вызывает во мне скуку. Я отодвигаю их в сторону, будто они сделаны из папки. Я хочу опять быть свободной, совершенно свободной, искать новую страну и жить на неведомый лад".

Она воскликнула:

- Какая удачная шутка, господин фон Зибелинд. Вы так внезапно открываете нам свои таланты!

- Счастье, герцогиня! Счастье вызывает наружу все хорошее, что есть в нас.

Он был растроган, и чувство, прорывавшееся сквозь застывшую в холодной непристойности маску, возбуждало ужас, как нечто противоестественное. Он сидел в прямом кресле, заложив ногу за ногу, положив руки на ручки кресла, и предоставлял любоваться собой.

- Я сознаюсь, что всегда страшно гордился своим сходством с Кокелико. Вы, вероятно, давно заметили его.

- Сходство со старой бабой! - оскорбительным тоном заметил Якобус.

- Почему нет? - мягко и самодовольно ответил Зибелинд. - Мне понадобилось только немного румян.

Мортейль нагло заметил:

- Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.

- Второй номер! - прокричал Зибелинд, поднимаясь. С воды донеслись звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:

- Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать... видите, вот и она.

Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего обольстительного взгляда кокотки.

- Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь вас, миледи... Твоя гондола здесь, дорогая? - тихо и взволнованно спросил он. Она сердито ответила:

- Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?

- Я Готфрид, - шепнул он. - Но, однако, моя маска должна быть хороша!

- Я не знаю никакого Готфрида - или, если и знаю, то очень мало. И у меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.

- Какая остроумная шутка, миледи!

Он подпрыгнул на одной ноге.

- Вы, по-видимому, в удивительно веселом настроении. Неужели я причиной этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое любопытство тем, что говорили так горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все даже было понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.

Он засмеялся и подмигнул.

- Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы - очень полная. Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь теперь мы будем любить друг друга, миледи.

- Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, - сказала она, смерив его взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать с головы до ног, но смеялся таким же порочным смехом, как прежде.

- Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой? - спросил он, следуя за ней.

- Он разыгрывал из себя одинокого и страдающего, а был просто неприличным субъектом, - заметила она, возмущенная обманом.

- Время терпит, я понимаю шутки, - уверял он.

Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же с хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он опять бросился к леди Олимпии.

- Но завтра наверно! - настойчиво просил он с такой судорожной улыбкой, что слой румян на его лице заметно двигался взад и вперед.

- Что это за человек, от которого никак нельзя отделаться? - спокойно и громко спросила она. Он вдруг вскинул кверху левую руку и упал навзничь с сильным треском, не сгибаясь, так что на шелковом платье не образовалось ни одной складки.

- Этим должно было кончиться, - спокойно сказала леди Олимпия.

- Конечно, это можно было предвидеть весь вечер, - объявил Мортейль, вставляя в глаз монокль. Якобус с бешенством перешагнул через тело Зибелинда.

- Это омерзительно, мы не должны были допускать этого.

- Это забавляло герцогиню, - сказал Сан-Бакко.

- И доставляло удовольствие всем нам...

Он пробормотал со стыдом, опустив голову.

- Как это вообще было возможно.

- Не правда ли, это было жутко - уже давно? - сказала Джина Беттине.

Обе женщины тихо последовали за лакеями, которые унесли Зибелинда. Один держал его за ноги, другой - за голову; они вынесли несчастного, точно длинную восковую куклу, - ловкое подражание пороку. Они положили его на кровать через три комнаты. Джина смотрела на него, содрогаясь перед женщиной, которая раздавила его. Беттина с наивным любопытством заглядывала через ее плечо.

- Жаль, - сказала она, - было так весело.

- В самом деле?

- Нет, - в сущности нет.

Она указала на лежащего и в горестном порыве прибавила:

- Бедный человек! С Якобусом дело обстоит точно так же.

- О! - произнесла Джина. Беттина безнадежно покачала головой.

- Он слишком любит ее.

- Вы видите это и страдаете, не правда ли?

Беттина жалобно шепнула:

- Да.

- Когда нибудь это прекратится.

- О, нет, он слишком несчастен. Больше, чем человек может себе представить. Он сам мне это сказал.

- Я знаю это: и он, и - герцогиня. Когда двое мучат друг друга, я это замечаю.

- Он открыл мне свое сердце... Вначале он рассердился на меня за мой приезд и не обращал на меня никакого внимания. Потом в один очень печальный час он сказал мне все. Окно было завешано, шел дождь, его голова лежала у меня на коленях. Это было прекрасно.

Джина подумала про себя:

"Она благодарна, когда он ей жалуется, что другая женщина отвергает его... Я не знаю, была бы я тоже такой? Я понимаю ее".

- Если бы я могла снять с него часть его страданий! - вздохнула Беттина.

- Если бы я была герцогиней... - нерешительно напела Джина.

Беттина встрепенулась.

- Ну?

- Я думаю, я сделала бы это.

- Не правда ли, вы сделали бы его счастливым. О, я тоже сделала бы это, несомненно!

- Я сделала бы это из любви к искусству, - пояснила Джина, - чтобы возникло прекрасное творение.

- Я сделала бы это для него, - сказала Беттина, - чтобы он стал великим... но герцогиня не хочет сделать этого ни для него, ни для искусства. Разве она холодна?