Он вспомнил, что читал про старца, который от соблазна перед женщиной, на которую должен был наложить руку, чтоб лечить ее, положил другую руку на жаровню и сжег пальцы. Он вспомнил это. "Да, я готов сжечь пальцы лучше, чем погибнуть". И он, оглянувшись, что никого нет в комнате, зажег спичку и положил палец в огонь. "Ну, думай о ней теперь",- иронически обратился он к себе. Ему стало больно, он отдернул закопченный палец, бросил спичку и сам засмеялся над собой. "Какой вздор. Не это надо делать. А надо принять меры, чтобы не видать ее,- уехать самому или ее удалить. Да, удалить! Предложить ее мужу денег, чтоб он уехал в город или в другое село. Узнают, будут говорить про это. Ну что же, все лучше, чем эта опасность. Да, надо сделать это",говорил он себе и все, не спуская глаз, смотрел на нее. "Куда это она пошла?" - вдруг спросил он себя. Она, как ему показалось, видела его у окна и теперь, взглянув на него, взялась рука с рукой с какой-то бабой, пошла к саду, бойко размахивая рукой. Сам не зная зачем, почему, все ради своих мыслей, он пошел в контору.
Василий Николаевич, в нарядном сертуке, напомаженный, сидел за чаем с женой и гостьей в ковровом платке.
- Как бы мне, Василий Николаевич, поговорить.
- Можно. Пожалуйте. Мы отпили.
- Нет, пойдемте со мной лучше.
- Сейчас, только дай картуз возьму. Ты, Таня, самовар-то прикрой,- сказал Василий Николаевич, весело выходя.
Евгению показалось, что он был выпивши, но что же делать; может, это к лучшему, он участливее взойдет в его положение.
- Я, Василий Николаевич, опять о том же,- сказал Евгений,- об этой женщине.
- Так что же. Я приказал, чтоб отнюдь не брать.
- Да нет, я вообще вот что думаю и вот о чем хотел с нами посоветоваться. Нельзя ли их удалить, все семейство удалить?
- Куда ж их удалишь? - недовольно и насмешливо, как показалось Евгению, сказал Василий.
- Да я так думал, что дать им денег или даже земли в Колтовском, только бы не было ее тут.
- Да как же удалишь? Куда он пойдет с своего кореня? Да и на что вам? Что она вам мешает?
- Ах, Василий Николаевич, вы поймите, что жене это ужасно будет узнать.
- Да кто же ей скажет?
- Да как же жить под этим страхом? Да и вообще это тяжело.
- И чего вы беспокоитесь, право? Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто богу не грешен, царю не виноват?
- Все-таки лучше бы удалить. Вы не можете поговорить с мужем?
- Да нечего говорить. Эх, Евгений Иванович, что вы это? И все прошло и забылось. Чего не бывает? А кто же теперь про вас скажет худое? Ведь вы в виду.
- Но вы все-таки скажите.
- Хорошо, я поговорю.
Хотя он и знал вперед, что из этого ничего по выйдет, разговор этот несколько успокоил Евгения. Он, главное, почувствовал, что он от волнения преувеличил опасность.
Раз 1000 ве он шел на свидание с ней? Оно и невозможно. Он просто шел пройтись по саду, а она случайно выбежала туда.
XIV
В этот же самый Троицын день, после обеда, Лиза, гуляя по саду и выходя из него на луг, куда повел ее муж, чтобы показать клевер, переходя маленькую канавку, оступилась и упала. Она упала мягко на бок, но охнула, и в лице ее муж увидал не только испуг, но боль. Он хотел поднять ее, но она отвела его руку.
- Нет, погоди немного, Евгений,- сказала она, слабо улыбаясь и снизу как-то, как ему показалось, с виноватым видом глядя на него. - Просто нога подвернулась.
- Вот я всегда говорю,- заговорила Варвара Алексеевна. - Разве можно в таком положении прыгать через канавы?
- Да нет же, мама, ничего. Я сейчас встану. Она встала с помощью мужа, но в ту же минуту она побледнела, и на лице ее выразился испуг.
- Да, мне нехорошо,-и она шепнула что-то матери.
- Ах, боже мой, что наделали! Я говорила не ходить,- кричала Варвара Алексеевна. - Погодите, я пришлю людей. Ей не надо ходить. Ее надо снести.
- Ты не боишься, Лиза? Я снесу тебя,- сказал Евгений, обхватив ее левой рукой.-Обойми мне шею. Вот так.
И он, нагнувшись, подхватил ее под ноги правой рукой и поднял. Никогда он не мог забыть после это страдальческое и вместе блаженное выражение, которое было на ее лице.
- Тебе тяжело, милый,- говорила она, улыбаясь. - Мама-то бежит, скажи ей!
И она пригнулась к нему и поцеловала. Ей, очевидно, хотелось, чтобы и мама видела, как он несет ее.
Евгений крикнул Варваре Алексеевне, чтоб она не торопилась, что он донесет. Варвара Алексеевна остановилась и начала кричать еще пуще.
- Ты уронишь ее, непременно уронишь. Хочешь погубить ее. Нет в тебе совести.
- Да я прекрасно несу.
- Не хочу я, не могу я видеть, как ты моришь мою дочь. - И она забежала за угол аллеи.
- Ничего, это пройдет,- говорила Лиза, улыбаясь.
- Да только бы не было последствий, как тот раз.
- Нет, я не об этом. Это ничего, а я о мамa. Ты устал, отдохни.
Но хотя ему и тяжело было, Евгений с гордой радостью донес свою ношу до дому и не передал ее горничной и повару, которых нашла и выслала им навстречу Варвара Алексеевна. Он донес ее до спальни и положил на постель.
- Ну, ты поди,- сказала она и, притянув к себе его руку, поцеловала ее. Мы с Аннушкой справимся.
Марья Павловна прибежала тоже из флигеля. Лизу раздели и уложили в постель. Евгений сидел в гостиной с книгой в руке, дожидаясь. Варвара Алексеевна прошла мимо него с таким укоризненным, мрачным видом, что ему сделалось страшно.
- Ну что? - спросил он.
- Что? Что же спрашивать? То самое, чего вы хотели, вероятно, заставляя жену прыгать через рвы.
- Варвара Алексеевна! - вскрикнул он. - Это невыносимо. Если вы хотите мучать людей и отравлять им жизнь,- он хотел сказать: то поезжайте куда-нибудь в другое место, но удержался. - Как вам не больно это?
- Теперь поздно.
И она, победоносно встряхнув чепцом, прошла в дверь.
Падение действительно было дурное. Нога подвернулась неловко, и была опасность того, что опять будет выкидыш. Все знали, что делать ничего нельзя, что надо только лежать спокойно, но все-таки решили послать за доктором.
"Многоуважаемый Николай Семенович,- написал Евгений врачу,- вы так всегда добры были к нам, что, надеюсь, не откажете приехать помочь жене. Она в..." и т. д. Написав письмо, он пошел в конюшню распорядиться лошадьми и экипажем. Надо было приготовить одних лошадей, чтобы привезти, других - увезти. Где хозяйство не на большую ногу, все это не сразу можно устроить, а надо обдумать. Наладив все сам и отправив кучера, он вернулс 1000 я домой в десятом часу. Жена лежала и говорила, что ей прекрасно и ничего не болит; но Варвара Алексеевна сидела за лампой, заслоненной от Лизы нотами, и вязала большое красное одеяло с таким видом, который ясно говорил, что после того, что было, миру быть не может. "А что бы кто ни делал, я, по крайней мере, исполнила свою обязанность".