Ты честный, Жануарио Жереба, и сказал всё, как должен сказать настоящий мужчина. Жану, мой Жану в кандалах, как жаль, что мы не можем быть вместе навсегда, до самой смерти. Но, если мы не можем быть вместе навсегда, до самой смерти, пусть будет нашим один день, один час, одна минута! День, два, несколько дней для меня станут целой жизнью, секундами, часами, днями любви, даже если потом я буду страдать от тоски, желания и одиночества и безнадежно мечтать о тебе. Пусть так, я хочу быть с тобой сейчас, сию минуту, без промедления и отсрочки. Сегодня и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, в воскресенье, понедельник, во вторник, днем, ночью, когда угодно, на любом подходящем ложе: мягком, жестком, на земле, на пляже, в лодке, на берегу моря, где бы это ни было, лишь бы мы были в объятиях друг друга. Потом будь что будет, я хочу тебя и буду твоей, Жануарио Жереба, капитан парусника, великан, морской гриф, моряк из Баии, моя роковая судьба.

Море было без конца и края, то зеленое, то голубое, то зелено-голубое, то светлое, то темное, то светло-темное, синее, небесное, оливковое, и поскольку Жануарио Жеребе одного моря было мало, он заказал еще луну из золота и серебра – этот висящий на небе фонарь, освещающий тела отдавшихся друг другу влюбленных; когда они пришли, их было двое, теперь они одно, единое существо на безлюдном песчаном пляже, прикрытые разве что набегающей морской волной.

Тереза Батиста с расчесанными морскими волнами волосами, мокрым ртом, мокрыми торчащими грудями, мокрой звездой пупка, мокрым, покрытым черными водорослями лобком – ах, любовь моя, пусть я умру у самого моря, у твоего Саргассова моря, твоего моря, где можно как разойтись кораблям, так и потерпеть кораблекрушение. Кто знает, может, мне суждено утонуть в твоем море в Баии, соскользнув с кормы твоего парусника? Твои соленые губы, Жану, твоя грудь – как киль корабля и поднятый парус на мачте; в волнах моря вновь родилась девственница, невеста и вдова моряка, она вся в пене и водорослях и в вуали тоски, ах, моя морская любовь!

О национальности Терезы Батисты, мой уважаемый, ничего точно я сказать не могу. Знатоки в этом вопросе имеются, некоторые из них – образованные люди, окончившие университеты, другие еще учатся, они-то как раз этим и занимаются, расследуют с помощью науки и отваги бабушек и дедушек истоки своего появления на свет и получают неплохие результаты, не знаю, сколь точные, но, без сомнения, приятные для внуков; я даже знаю одного смельчака, который своим предком считает Огуна. Представляете, сколь дотошным оказался исследователь, который раскопал подобную родословную, скорее всего, это сделал человек заинтересованный и отважный, не доверил кому-то третьему столь щекотливого дела.

Как вам известно, уважаемый соотечественник, здесь, в Бразилии, смешались все национальности и расы, чтобы создать одну – бразильскую. В любой черте лица, в походке, во взгляде, в манере поведения тот, у кого острый глаз и есть определенные знания, что-нибудь, да найдет, что говорит о смешении рас и родственных связях, близких или далеких. Обратите внимание хотя бы на восторги двоюродного брата Огуна, не будучи бастардом, он считает, что Огун и Ошосси посещали девственниц с Баррокиньи. Если вам покажется это выдумкой, обратитесь к художнику Карибе, это он распространяет очаровательные истории, объявляя праотцом Ошосси, что, в общем-то, справедливо, и правильно делает.

Говоря о Терезе Батисте, кем уважаемый интересуется, скажу, что ходит много разных мнений и очень противоречивых. Это предмет долгих, неустанных споров за кашасой и за беседой. Многие считали, что она из тех, кого завезли из Африки. Некоторые распознают в ней цыганку, гадающую по руке, воровку лошадей и маленьких детей, носящую в ушах монеты, а на руках золотые браслеты и, конечно, танцующую. По мнению других, она с островов Зеленого Мыса – черты лица индианки, определенная сдержанность там, где меньше всего ждешь этого, и черные струящиеся волосы. Из наго, ангольцев, деде, кабида, во всяком случае, по красоте похожа на анголку. Так кто же она по крови, какая может быть смесь при таком медном цвете кожи? И есть, конечно, примесь португальской. Да и у кого же здесь, в Бразилии, её нет? Во мне вы негра не видите? К примеру, кто, как не португалец, военный португалец, был первым в постели моей бабушки!

Дружба Микелины, прабабушки Терезы, обошлась де­шево бродячему торговцу в зарослях кустарника. Когда я говорю «бродячий торговец», то надеюсь, нет нужды пояснять, что речь идет об арабе, сирийце или ливанце, кого мы, в общем-то, всегда называем турками. Сертан, откуда родом Тереза, метит своих людей, вот потому-то трудно сказать, кто здесь из Баии, кто из Сержипе, особенно если бродячий торговец прижимал к своей груди аппетитную крестьянку. Сколь способна подсказать память, все родственницы Терезы всегда обращали на себя взгляды мужчин и поднимали дубинку мертвого, чем так же отличается Тереза, хотя я уже слышал от одного болтуна, что она страшна и уродлива и мужчин приманивает чарами, ворожбой, колдовством или умением в постели, а вовсе не красотой. Вот видите, сколь противоречивы людские мнения, и после всего этого вы хотите, чтобы люди верили очевидцам и старым историческим книгам?

Так вот, совсем недавно слышал я в одной забегаловке на рынке, как один хвастун рассказывал нескольким сеньорам из Сан-Пауло и одной розовощекой – истинное наслаждение для богатого, – улыбающейся, ах, будь я не женатым… Так вот, как я говорил вам до того, эта сеньора – ухоженный цветок Сан-Пауло, обратила на себя моё внимание, болтун этот, вполне современный молодой человек, не очень изощренный во лжи, но желающий выпить чашку кофе с заезжими посетителями, убеждал, что Тереза – блондинка, светлая мулатка и толстая; единственное, что он сказал верно, что она храбрая, однако вскоре он покончил и с её храбростью и славой, сказав, что однажды, когда Тереза пыталась развязать драку на улице, он призвал её к порядку бранью и окриками – вот так! Здесь, на рынке Меркадо-Модело, мой уважаемый, люди слышат ужасные вещи, ложь, которую надо прибивать к стене русским молотком и балочным гвоз­дём.

Если бы я был знатным аристократом, оставил бы я это занятие – выяснять происхождение; что пользы знать, течет ли в жилах Терезы кровь малийцев или ангольцев, подсуетился ли здесь араб, или то были цыгане, помогавшие на ферме? Мне рассказывал один молодой человек, что есть такая дона Магда Мораис, так вот она, поддерживаемая сестрами, говорила, что Тереза – негритянка, глупая и тупая. И блондинка, и негритянка, и не имеющая себе равных красавица, и страшная уродина; на рынке о ней судачат не переставая; в забегаловке я слушаю и молчу, кто, как ни я, знает о ней всё, не так ли, кум?

О расовой принадлежности Терезы больше я не скажу ни слова, я не побожусь, что она не Янсан; не её двоюродная сестра, может быть, следующая по воде за родственником Огуном. Что же касается вашей собственной национальности, мой уважаемый, не стоит далеко ходить за правдой, я сей же момент могу сказать о главном в бразильской нации. Под белизной кожи я слышу глухой звук негритянских барабанов – вы, скорее всего, лорд из нации светлых мулатов, так называемых белых баиянцев, это говорю вам я, Камафеу де Ошосси, оба де Шанго, поселившийся на рынке Модело в бараке Сан-Жорже в городе Баии – пупе земли.

Какими же трудными были дни Терезы Батисты, ей приходилось делить их между Жоаной дас Фольяс, Флори Хвастуном, «Веселым Парижем» и капитаном Жануарио Жеребой, Жану, как слышалось ей в ласково дующем ветре, в голубином ворковании, в рокоте моря, в любовном шепоте самой Терезы. Ухаживание поклонников, необходимость посещать кабинет дантиста, на­стойчивые домогательства Венеранды – всё это делало день Терезы еще труднее.

Около десяти утра Тереза выходит у ворот дома Жоаны дас Фольяс на остановке, которую специально для неё делает шофер битком набитого маринетти. К этому часу большая часть работы трудового дня Жоаны уже сделана, нанятый ею парень с корзинками овощей садится в первый маринетти и отправляется к покупателям на многолюдные улицы. Копавшаяся в земле, половшая, собиравшая, удобрявшая еще до восхода солнца Жоана теперь идет мыть руки.