Нужно ли вносить в этот список Дорис? С ней всё было иначе, за ней он должен был ухаживать и жениться по всем церковным и гражданским правилам и взять её не в каком-то углу на матраце, а в девичьем алькове дома на Соборной площади, когда после гражданского и церковного бракосочетания «милая новобрачная, которая сегодня вступает на путь счастья и цветущую тропинку бракосочетания» (как поэтически выразился падре Сирило), пошла к себе в комнату, чтобы надеть дорожный костюм, отправляясь в свадебное путешествие, где молодые собирались провести медовый месяц.

Да, да, ни на матраце, брошенном на пол, ни в хорошо обставленном номере отеля «Меридионал» в городе Баии, где они прежде всего должны были остановиться, а здесь, в алькове, рядом с залом, где под присмотром тещи попивали вино и доедали яства приглашенные на свадьбу гости, именно здесь капитан стал взимать проценты с понесенных им расходов, с глупо выброшенных на ветер денег.

Он пошел следом за Дорис, помог ей раздеться, сорвал фату, флердоранж, разорвал подвенечное платье, торопясь переломать ей кости. К губам её приставил палец и велел молчать – в зале рядом пировала элита города, и, самое главное, сливки общества жадно, как крысы, утоляли голод и жажду. Дом полон народа, Дорис не должна даже стонать.

В грубых руках Жустиниано Дуарте да Роза ломались и отлетали пуговицы, рвались кружева корсета. Дорис вытаращила глаза и скрестила на чахоточной груди тонкие руки, дрожа всем телом, единственным её желанием было кричать, кричать как можно громче, чтобы слышали все в городе и прибежали на помощь. Капитан же, увидев скрещенные на маленькой груди руки, остановившийся взгляд и такой страх, что гримаса губ, старающихся сдержать рыдания, казалась улыбкой, сбросил пиджак и новые брюки, облизал сухие губы… Да, Дорис стоила ему состояния, открытого счета в магазине, одежды и праздников, самых разных трат, и потехи, и женитьбы.

Жустиниано Дуарте да Роза исполнилось тридцать шесть лет, когда он вдруг решил сочетаться браком с четырнадцатилетней Дорис Курвело, единственной дочерью усопшего доктора Убалдо Курвело, экс-префекта, экс-шефа оппозиции и врача, чью смерть оплакивал весь город. Прекрасная диссертация, слава честного, способного администратора, компетентность в медицине и человечность в исполнении своих обязанностей врача – «мозг диагностики», по словам фармацевта Тригейроса; «надежда бедных», по всеобщему мнению, – всё это было за ним, когда он отошел в лучший мир, оставив жену и двенадцатилетнюю дочь, не считая отданного в залог дома и денег, которые надо было получить за консультации.

В жизни доктор не испытывал особых трудностей. Хозяин самой большой клиники в городе, где трудились, чтобы выжить, четверо врачей, он получал всё необходимое и содержал семью с учетом желания доны Брижиды жить с определенным шиком, как и положено первой даме общества, и даже купил и содержал дом на Соборной площади. Добрую же часть его клиентов составляли те несчастные, у которых не было ни кола, ни двора. Очень многие приходили в консультацию из-за тридевяти земель; самые имущие приносили ему в качестве гонорара либо сладкий маниок, либо батат, либо плод хлебного дерева, а неимущие – сказанное с дрожью в голосе пожелание «Бог вам заплатит, сеу доктор». А некоторые даже получали деньги на лекарства – нет предела нужде в такой жалкой стране. Однако, несмотря на все эти траты и покупаемые доной Брижидой предметы роскоши, доктору удалось сохранить кое-какие небольшие сбережения, которые он тратил на политику, чтобы доставить удовольствие друзьям и поддержать честь супруги, отец которой в своё время достиг высот муниципального советника.

Выборы доктора в префекты, поддержка партии, членом которой он являлся, годы административной деятельности, сократившийся рабочий день в клинике из-за растраты, совершенной Умберто Синтрой – казначеем учреждения, единомышленником и вождем предвыборной кампании, одним из оплотов победы, полная утрата сданного под залог дома и особенно последующая шумная предвыборная кампания сразили и разочаровали Убалдо Курвелу, оставив его без гроша в кармане.

Из предвыборной кампании он вышел с пошатнувшейся нервной системой и тяжелым сердцем. Обрушившиеся вдруг неудачи не оставили ничего от его привычной веселости, сделали грустным и беспокойным, не сохранив за ним даже славы доброго и милого человека. И, когда глаза доны Брижиды после похорон мужа высохли и она занялась оставленным ей наследством, ничего, кроме жалкой пенсии вдовы врача народного здравоохранения и уже потерянных счетов за консультации, она не получила.

Два года спустя после незабываемых похорон доктора Убалдо Курвела, в которых участвовали, сопровождая гроб от церкви до кладбища через весь город Кажазейрас-до-Норте, бедные и богатые, единомыш­ленники и противники, правительство и оппозиция, частные и обычная школа, положение доны Брижиды и Дорис сделалось невыносимым – отданный в залог дом они почти потеряли, получаемой пенсии не хватало, кредит был исчерпан. И, как ни старалась дона Брижида скрыть их стесненное положение и превратности судьбы, внешний вид выдавал её. Торговцы требовали погашения счетов, добрая память о докторе постепен­но меркла, со временем забывалась, прожить с дочерью на имеющиеся у вдовы деньги не представлялось возможным.

Неизбежность оставить трон Матери-Царицы дона Брижида видела четко. Первая дама города при жизни мужа-префекта и после его ухода с этого поста продолжала держаться высокомерно, но после его смерти сделалась просто надменной. Одна из городских кумушек, дона Понсиана де Азеведо, у которой был язык без костей, а трепать его ей нужно было на самой большой площади города, как-то на празднике Богоматери Санта-Анны назвала дону Брижиду Мать-Царица, но запал злости не сработал – титул доне Брижиде пришелся по вкусу.

Сама для себя она еще была в мантии и со скипетром, но обмануть кого-либо другого уже не могла. Мстительная и неугомонная дона Понсиана де Азеведо в один из вечеров прикрепила к двери дома доны Брижиды вырезку из журнала: «Царица Сербии в изгнании терпит голод и закладывает драгоценности». Драгоценностей у доны Брижиды было около полдюжины, и все они, кроме нескольких колец, были проданы турку из Баии, бродячему торговцу, скупающему по домам золото и серебро, испорченные фигурки святых и старую мебель, вышедшую из моды мебель, плевательницы и фарфоровые горшки. Однако проданные драгоценности голода не утолили, и она и ее дочь продолжали его испытывать, и вот неожиданная любезность капитана Жусто в тот самый момент, когда все торговцы отказали им в кредитах в своих лавках, предотвратила худшее.

Любезность, возможно, не совсем то слово. Не слишком образованный Жустиниано Дуарте да Роза не был человеком ни тонким, ни обходительным, ни понимающим намеки. Однажды, проходя мимо дома доны Брижиды и увидев её в окне, он остановился и сказал, даже не поздоровавшись:

– Я знаю, что ваше превосходительство покупает продукты в вонючих магазинах, так как не имеет воз­можности покупать в других. Так вот, в моём магазине вы можете брать в кредит всё, что захотите. Доктор относился ко мне не лучшим образом, но он был просером.

Капитан узнал это слово в последней своей поездке в столицу. Неподалеку от Дворца, где проходят приёмы, некто, представив ему государственного секретаря, сказал: «Доктор Диас – просер правительства». Жустиниано слово понравилось, и особенно потому, что знакомый употреблял его и по отношению к капитану: «Ваше превосходительство, капитан Жустиниано Дуар­те да Роза, ваш престиж в сертане растёт. Я думаю, что очень скоро вы тоже станете просером». Удовлетворенный услышанным, капитан оплатил пиво и сигары беседующему с ним свободному журналисту и, смирив гордость, спросил:

– Просер, а что это такое? Знаете, эти иностранные слова…

– Просер – это политический шеф, важная фигура в государстве, человек образованный, значительность которого подтверждена общественным мнением. Например: Руй Барбоза, Ж. Ж. Сеабра, Гоэс Калмон, полковник Франклин…