– Мне хотелось бы сфотографировать вас для рекламы духов «Мари Поза», вы просто идеально для этого подходите. – Холли решила было, что это его «я сделаю вас звездой» – своего рода развлечение, она готова была уже отшутиться от предложения этого навязчивого светловолосого бородатого мужчины, но подруги убедили ее, что это такая авантюра, о которой она потом будет всю жизнь с радостью вспоминать, и даже вызвались сопроводить ее до студии.

Деньги у нее кончались, никакой работы журналистом не предвиделось, и Холли сказала – да.

Несомненно, Стью знал свое дело. За рекламой духов, последовала реклама кофе, за кофе – последовала вся американская рекламная компания Фастфуд и пошло: буклет за буклетом, так что вскоре ее личная жизнь и работа полностью переплелись с жизнью Стью. Он рассказывал ей о преданности своему делу, о срастании душ, о счастливом светлом будущем, которое их ждет, об исполнении всех желаний, его рассказы так живо напоминали ей о счастливом браке ее родителей. Исполнением всех желаний было для нее замужество и дети. Несмотря на всю напористость Стью, она хотела верить, что есть в нем и более мягкая чувственная сторона, которая должна была полностью проявить себя в создании семьи. Первый брак у него не сложился, потому что у них с женой не было ничего общего, другое дело – Холли, объяснял он, ведь они с ней так похожи. Со временем последовало предложение, которое, как позже объясняла она Энни, полностью соответствовало его представлению о чувстве юмора.

– Слушай, – сказал он, – если мы поженимся, по-моему, нам будет жить гораздо проще, что ты на это скажешь?

Первые сомнения появились у нее еще во время короткого медового месяца в Карибском море, где приятное сочеталось с полезным, и они провели две серии фотосъемок. Работа значила для него все, и женился на ней Стью исключительно ради удобства, своего удобства. Его излюбленная модель стала его женой. После того, как она стала топ-моделью косметической компании, деньги потекли ручьем. Поскольку материально они теперь были обеспечены, она предложила Стью, чтобы они поменьше работали и побольше радовались жизни. В ответ на это Стью только рассмеялся. После этого в течение нескольких месяцев Холли пыталась ненавязчиво изменить течение их семейной жизни, но из этого ничего не вышло, и тогда она решила пойти на конфликт.

– Мы начинаем жить нормальной жизнью, Стью, или я ухожу.

– А чего ты хочешь? Цветок, птичку, домик в горах, чего, говори?

– Я хочу ребенка.

– Ребенка, чтобы испортить такую фигуру? Э, нет, для материнства ты не создана, уж я-то знаю, я и так за двоих алименты плачу.

– Деньги, деньги… Неужели это все, о чем ты способен думать, неужели все и вся измеряется у тебя только долларами?

Он довольно долго думал над ответом. Потом заявил:

– Детей не будет. После второго ребенка я прошел стерилизацию.

Уж лучше бы он дал ей пощечину.

– Ты, ты же никогда мне…

Он пожал плечами:

– А теперь говорю, привыкай.

Не откладывая до вечера, она встретилась с адвокатом и начала бракоразводный процесс. Нельзя было сказать, что брак у нее не удался, практически она просто в нем не состояла. Холли еще раз раскачала качели, в безэмоциональной пустоте, окружавшей ее, она испытывала почти блаженство. Скорее всего, Стюарт просто никогда не любил ее. Она посмотрела, какой эффект произвела на нее эта фраза, сказанная шепотом, и для уверенности повторила ее еще несколько раз. Ничего, ни сердце не кольнуло, ни слеза не навернулась, можно было сказать, что она начинает снова чувствовать себя несказанно хорошо. Холли встала и с удовольствием потянулась. Исчез последний осколочек чувства вины из-за того, что это она затеяла бракоразводный процесс и одновременно исчезло неназванное чувство, что она кому-то что-то должна. Она посмотрела через дворик в сторону дома Эвена и улыбнулась.

Несколько минут спустя она была уже в коттедже в кровати. Она лежала, наслаждалась ощущением облегчения свободы, и ей отчаянно хотелось, чтобы можно было с кем-то поделиться. И тут на ум снова пришел Эвен Джеймсон, но блистательный облик его померк моментально, как только в ее мозгу возникло следующее звено логической цепочки.

Холли яростно ударила кулаком в подушку. Одно влечет за собой другое. Ведь он рано или поздно узнает о втором негативе, и как он отреагирует, когда она расскажет ему, что она понятия не имеет о том, каким будет следующий плакат, о том, что во второй раз Стью запечатлел ее в тот момент, когда она вылезала из бутафорского цветка, обнаженная и лицом к объективу. Второй плакат, если он будет напечатан, спокойно можно будет продавать хоть на оберточной бумаге, а Лемонэйд, поскольку это детская благотворительная организация, не то что не пожелает, чтобы она была общественным представителем, а просто не возьмет ее даже в штат. Кого она обманывает? Если выйдет этот самый второй плакат, то в Лемонэйд ей даже марки лизать не позволят.

Холли зарылась головой в подушку. Трудности ее далеко не кончились.

На следующее утро телефон зазвонил в шесть тридцать. Даже не проснувшись до конца, она напомнила себе, что если звонит Стью, то разговаривать она не станет.

– Привет, Холли, это я, Энни, можешь мне помочь?

Холли зевнула и вместе с трубкой залезла с головой под подушку.

– Да что угодно, милая.

– Ловлю на слове. У меня сиделка заболела, а мы с Тони по уши увязли во всех этих рулетах и утренних кофе. Может быть, ты посмотришь сегодня за детьми?

Трехлетняя Паула и пятилетний Питер были настоящими сгустками энергии, тут одного дня хватит, чтобы места для всяких трудностей в голове не осталось.

– Очень даже мило, приводи их.

Двумя часами позже Холли сидела на скамеечке в крошечном садике позади коттеджа и заплетала Пауле косу, а Питер тем временем рассказывал им обеим о том, что у него под кроватью живет динозавр.

– А он страшный? – спросила Холли.

– Нет, – пропищала Паула, – это совсем не страшный заврик.

– Правильно, – сказал Питер, – но очень противный, он ест у меня шпинат, а у папы выпивает все пиво, а когда наестся, то рыгает. Вы такого противного запаха даже не нюхали.

Пола захлопала в ладоши и стала изображать, как рыгает динозавр.

– А еще, – продолжал Питер, – вчера пришел дядя Эвен и скормил ему мои туфли, мы их теперь нигде найти не можем, поэтому мне пришлось надеть сегодня ковбойские ботинки, – и он затопал по кирпичной дорожке красивыми красными ботинками на случай, если Холли их вдруг не заметила. Холли перестала заплетать Пауле косу.

– А что, дядя Эвен приходил к вам вчера ночью?

– Да, очень поздно приходил, но я не спал, я проснулся, а он все мою маму про тебя расспрашивал.

Холли почувствовала, как у нее щеки запылали.

«Спокойно, – сказала она себе, – кому-кому, а Энни можно доверять, и если вдруг она рассказала Эвену о втором негативе и об угрозе Стью напечатать его, то она непременно сказала бы ей сегодня об этом утром, когда забрасывала детей».

– А хочешь знать, о чем дядя Эвен спрашивал мою маму? – потребовал Питер.

– Да, – присоединился к нему глубокий мужской голос позади, – хочешь знать, о чем я расспрашивал его маму?

У Холли по спине мурашки пробежали, но она какое-то время хранила молчание. Заплетя до конца косу Пауле, она поцеловала девочку, и не вставая, повернулась лицом к Эвену.

– Хочу ли я, спрашиваешь? – Взгляды их встретились, и оторваться от его глаз она не могла.

– Я могу сказать, – объявил Питер, – я там был, я все…

Холли оборвала честное заявление мальчика.

– А ты знаешь, Питер, что ябедничать нехорошо? Возьми-ка сестренку за руку и пойди покажи ей грядки с помидорами. Каждый может по одному сорвать.

Питер недовольно хмыкнул, но взял Паулу за руку и увел ее.

Холли продолжала рассматривать Эвена. Он был свежевыбрит, волосы были только что расчесаны и даже принимая во внимание, насколько она на него была теперь сердита, все равно выглядел он замечательно. По крайней мере, смутная дрожь в основании ее живота сомнений в этом не оставляла. Как же изысканно неотразимо выглядит он сегодня утром!