Вот некоторые симптомы парникового эффекта. Типичные способы, которыми планета дает знать о своей болезни.

Восток США

Июльская жара 1999 года. Более 250 человек погибло от перегрева в результате невиданной жары, охватившей более двух третей востока страны. Температура свыше 38°C стала типичной на южных и центральных равнинах, достигнув рекордной отметки в 48°С в Чикаго.

Техас

Рекордный уровень выпадения осадков, 1998 год. Катастрофическое наводнение в результате двух сильных ливней в юго-восточном Техасе, когда выпало 30-40 сантиметров осадков, вызвало ущерб в 1 миллиард долларов и унесло 31 человеческую жизнь.

Флорида

Сильнейшие за последние 50 лет лесные пожары, 1998 год. Было сожжено более двухсот тысяч гектаров леса и уничтожено более 300 домов и других строений.

Средиземноморье

Сильная засуха и пожары в 1990-х годах. В 1994 году Испания потеряла около 800 тысяч гектаров леса, а в 1998 году Греция и Италия – по 150 тысяч.

Индонезия

Лесные пожары, 1998 год. Пожар охватил до 800 тысяч гектаров земли.

Восток США

Самый сухой вегетативный сезон, зафиксированный документально, 1998 год. Период с апреля по июль 1999 года был самым засушливым за 105 лет ведения документации в штатах Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд и Род-Айленд. Сельскохозяйственные угодья были объявлены зоной бедствий в 15 штатах, в одной Западной Виргинии потери, по оценкам экспертов, превысили 80 миллионов долларов.

Запад США

2000 год был годом сильнейших за последние 50 лет пожаров. Сорок восемь крупных пожаров произошли в Аризоне, Калифорнии, Флориде, Айдахо, Монтане, Неваде, Нью-Мексико, Северной Дакоте, Орегоне, Южной Дакоте, Техасе, Юте, Вашингтоне и Вайоминге. Для тушения пожаров были призваны федеральные войска.

Мексика

Сезон сильнейших пожаров за всю историю страны, 1998 год. Полмиллиона гектаров сгорело во время суровой засухи. Дым от пожаров достиг Техаса – во всем штате была объявлена санитарная тревога.

Этот последний симптом – мексиканские события 1998 года – стал последней каплей, окончательно заставившей меня поверить в парниковый эффект. Небо над моим родным городом где-то на две недели приобрело цвет телевизионных экранов. До этого я никогда не видел столь жутких погодных явлений. Позже, летом 2000 года, термометр на моем заднем дворе показал 45°C – самую высокую температуру, когда-либо зафиксированную здесь.

Пожалуй, теперь мне лучше прекратить перечислять симптомы, чтобы не очутиться в нелепом положении. Как футуролог, я понимаю, что в последующие десятилетия люди посмотрят на список современных ужасов со снисходительной презрительной усмешкой. «И это вы считали парниковым эффектом? Ха!» Они сделают и гораздо более практичные и разумные вещи: запасут мешки с песком, выроют колодцы.

В 2000 году никто не предположил бы, что в Мозамбике разразятся три сильнейшие бури. Но если сигарета – гвоздь, который вы вбиваете в собственный гроб, то сгорающие пары бензина и ключ в замке зажигания – это ваш личный подручный интерфейс на пути к газовой камере в масштабах всей планеты. Если ядерный Армагеддон напоминает ситуацию, когда сосед подносит к вашему виску пистолет, то парниковый эффект – ситуацию, когда вы сами суете сигарету себе в рот. Не сомневайтесь, парниковый эффект уже есть, но худшее еще впереди. Сомнения остаются лишь по поводу того, насколько страшен он будет и сколько времени нам понадобится, чтобы эффективно взяться за решение проблемы.

У нас есть только два выхода: совершить скачок или быть насильно впихнутыми. Мы можем сами перепрыгнуть в новый мир чистых энергий, или нас затолкают туда, возможно под дулом пистолета.

Когда в спектре нашего неба преобладают мрачные серые тона, которые «наносят» полные танкеры, отчаянно дымящие в пробках автомобили, горящие нефтяные скважины, а вертолеты в камуфляже парят над распространяющимся беспорядком, – самое время рассмотреть более оптимистичный сценарий. Предположим, что мы совершим скачок.

Все проходит, но конец эпохи совершенно не является синонимом ее краха. Когда «Школьник» становится или «Любовником», или «Солдатом», или «Судьей», появляется повод отпраздновать это. Что же произойдет с нашей belle epoque, если мы действительно добьемся того, чего хотим?

Получить то, чего хочешь, – серьезное испытание. Это меняет гораздо больше, чем неудача. В отличие от поражения, которое остается в прошлом, успех обязательно изменит вас, принеся совершенно новые обстоятельства и полный комплект новых мотивов.

Если можно в одном слове выразить тайные надежды и самые сильные, страстные желания belle epoque, этим словом будет постчеловек. Постчеловек – заоблачная мечта нашей эпохи, которую она лелеет в своем горячем сердце. Постчеловек – единственная искренняя версия технологического возвышения belle epoque.

Что же такое «технологическое возвышение» и почему мы с таким придыханием говорим о нем? Почему мы так боготворим эту так глупо названную вещь? Технологическое возвышение – это проекция духовной потребности в трансцендентальном на технические достижения человечества. Возвышенное вызывает удивление и благоговейный ужас. Оно совершает прорыв в повседневности. Возвышенное – это поистине революционное действо, поднимающее человеческий дух до вершин неограниченного воображения. Самый соблазнительный и заманчивый способ иметь дело с технологией заключается в том, чтобы представить ее чем-то оторванным от нормальной повседневной жизни.

Корни технологического возвышения можно проследить еще в Европе XIX века, в неожиданном прорыве готических соборов, по-театральному зрелищных, конкурирующих друг с другом и выдержанных в хайтековском духе. С тех пор западная цивилизация, как только у нее появляется шанс, лакирует технологические инновации духовным трансцендентализмом. Печать становится Проповедью Слова Божьего. Электричество – Жизненной Силой. Пар – самой Энергией. Телеграф уничтожает Время. Авиация становится «распахнувшимися над миром крыльями». Автомобили становятся Покорителями дорог. Галлюциногены – Просветлением. Распад урана – Ядерным Армагеддоном. Ракеты – Завоевателями Звезд. Это стандартный метод, с помощью которого западное общество рекламирует перемены, называемые им прогрессом.

Технологическое возвышение не просто иллюзорная потребность романтизировать машины. Любая принципиально новая технология действительно обладает какими-то фантастическими трансцендентальными возможностями. Например, полет, без всякого сомнения, удивительное достижение, изменившее мир. Последовавший в результате прогресс – путь от золотых медалей и всенародной славы Чарльза Линдберга[51] в 1927 году до скучающих и зевающих пассажиров в парижском аэропорту Орли, которым до смерти надоели реактивные двигатели, – не разочарование и не освобождение от иллюзий. Это привычка, своего рода проба, поставленная на успехе.

Возвышенное похоже на удивление. Это одна из присущих человеку эмоций, но наше сознание устроено так, что чувство это крайне недолговечно. Если бы все вокруг нас было возвышенным, мы бы попросту застыли на месте с отвисшими челюстями, не способные думать, не способные есть, не способные жить. Человек, не способный удивляться, духовно мертв, но это чувство, пожалуй, относится к тому, что выходит за пределы человеческой шкалы понимания, как геологические периоды времени или физические масштабы галактик. Если вас поразит наповал какая-нибудь техноштуковина, изготовленная живущим по соседству парнем, вы ничего не выиграете – лишь опустошите собственные карманы.

Наша belle epoque, подобно большинству эпох западной цивилизации, обожествляет технологию, но, так как население в общей массе теперь технологически подкованное, мы стали здесь гораздо более пресыщенным, чем прежде. Вооружившись новой идеей о постчеловеке, мы, наконец, бросим все технические новинки на решение основной проблемы – модификации самих себя. Вместо того чтобы наивно надеяться, что машина заменит нам крылья, мы поставим цель изменить самого человека.