Но тут ее обнаружила вдова Грачева:

- А, Алена-гулена, сказывай, где была? - стащила за подол и погнала домой.

Вдова даже всплакнула от переживаний.

- Так ты, говоришь, у Нартова была, квартиру его прибирала? Да ведь я ж тебе толковала сто раз, чтобы ты к нему без меня не ходила. Он мужик-то одинокий, что люди скажут! Копеечку получила? Вот тебе будет однажды копеечка, если еще по завалинкам лазить станешь, к молодцам в окна подглядывать!

"Ну, разгуделась! - досадовала Алена. - У самой-то небось и любови не было никакой. Высватали да обженили".

Когда первый восторг по поводу того, что Максим-свет Петрович жив-невредим улегся, одна мысль Алену уколола. Ведь он же обещал вернуться к ней после вольно-то дома. "Жди!" - так и сказал...

- Вон и другой наш гуляльщик катит! - выглянула мать в окошко. И кинулась встречать, приговаривая: - Пожалуйте, батюшка наш Евмолпий Александрович, в светличке у вас все прибрано...

На кантемировских дрожках с флегматичным Камарашем прибыл лейб-гвардии сержант Холявин, пальцами придерживая прорехи на своей великолепной рубахе голландского полотна. Напевая нечто модное про Купидона и его стрелы, лейб-гвардии сержант отдавал-распоряжения:

- Воды для бритья... Постель не раскладывать, я вернусь утром... Кафтан почистить партикулярный, да побыстрей!

Кантемировы дроги его ожидали, пока он священнодействовал перед зеркальцем, не переставая напевать:

- "Но сердцем утомленны, любовию плененны..." Перебирая свой гардероб, долго ругался, потом вызвал вдову Грачеву:

- Возьми-ка, мать, мою рубаху, видишь, как один вышибала ее располосовал! Но и ему досталось, будь спокойна, кровь я ему пустил.

Вдова горестно качала головой, разглядывая боевые прорехи.

- Вот что... - сказал просительно Холявин. - Ты не дашь ли мне на сегодня какую-нибудь рубаху из обывательских, что ты берешь в стирку? Никола свидетель, ей-ей, верну в полном бережении!

Грачиха стала божиться, что как раз ни одной мужской рубахи в стирке у нее нет.

- Или продай - упрашивал Холявин. - Отдам из родительской присылки.

"Зачем вы, матушка, обманываете? - хотелось сказать Алене. - Вчера же закупили дюжину отменных рубах, на случай, кто из господ пожелает!" Хоть барин ее был ирод, ритатуй безудальный, но тут она ему сочувствовала: как быть ему без рубахи, ежели он едет, скажем, на танцы?

Чтобы не слышать фальшивых причитаний матери, она ушла к себе в дом, за печку. Устала ведь хуже последней жницы!

Там, за печкой, имелся у нее выбеленный известкой уголок - завесь с цветочками, постель с шестью думочками. Над постелью раскрашенная картинка - едет молодец в треуголочке, усы закручены, в руке сабелька, а кафтанчик васильковый, точно как у Максима-свет Петровича!

А на господской половине лейб-гвардии сержант скреб себя в затылке Грачиха его убедила, что рубахи нет и достать неоткуда.

Тогда распахнулась дверь, и в сени вышел корпорал Тузов, неся за плечики отменную рубаху тонкого тканья и с пышным жабо.

- Берите, господин кавалер, пользуйтесь. Это, правда, не голландская, а бранденбургская, немочка одна шила, когда мы возвращались в Санктпетербург. Думалось. на балы едем да на машкерады! Не побрезгуйте, господин кавалер.

Холявин рубаху принял с некоторым недоумением. Быстро экипировался и укатил в город.

Алена же за печкой никак не могла смежить глаз среди своих картинок и думочек.

- На что я ему, слободская простушка?.. У него вон. оказывается, и заграничные дамы в знакомствах бывали!

А тут еще ей вспомнилось, как сказал жестоко генерал-полицеймейстер: "А может, та Сонька полюбила его?"

Лежать стало невмоготу, как в раскаленной топке. Вспомнились глаза этой дьяволицы -страх смертный, выразить нельзя!

Встала, вышла в подклеть, что вела на конюшню. Там звякала цепь у бадьи с золой, пахло конским потом. Максим Петрович чистил своего конька, разговаривал с ним ласково, будто что и не скотина. С Аленой, например, он говорил отрывисто, строго.

Она не выдержала, спустилась, встала в круг света от подвешенной караульной лампы.

Здравствуйте, милостивый государь Максим Петрович! - По своему обычаю ода поклонилась, достав рукой до пода, и коса ее упала со спины. Нашелся ли ваш этот самый заморский камень?

Сказала, а сама сердцем зашлась от дерзосги. Но Максюта и не смотрел в ее сторону. Охаживал щеткой хребет Савраски, приговаривал: "Балуй, балуй!" Наконец шлепнул по мокрому крупу лошади и повернулся к Алене.

Ты что же, юница беспорочная, меня туда что посылала?

- А что? - вздохнула Алена, вся подавшись к Максюте.

- А то! - он вновь принялся обрабатывать конский бок. - Еле ушел, одному богу известно как...

- Как? - прошептала Алена.

- Сошел вниз Цыцурин, их главный коновод, велел отпустить. Они его больше своей атаманши боятся. Даже ругал их за меня.

- Да я же вам совсем по-иному предлагала... Да я бы сама к ним пошла... Да вы не сомневайтесь, Максим Петрович!

- "Не сомневайтесь, не сомневайтесь"! - Он взял лохань с мыльной водой и опустил туда щетку. - Вот тебе и не сомневайтесь! Да и господа меня обманули. Наобещали всего, а как в картишки завелись, все на свете позабыли.

- Кто? - встрепенулась Алена. - И мой барин?

- Неважно теперь кто. Важно, что диковинки этой, этого камешка, в их вертепе нет.

- Как нет? Почему вы так думаете?

- А послушай, если только поймешь. Я там разговоры многие слыхал, выводы свои делал. Сонькины молодцы, они. конечно, тати явные, дело не в том. Но им суммы нужны, понимаешь, суммы! В гульденах, в ефимках, в рублях, в чем угодно, но суммы! А эта трансцендентальная субстанция, как выражается наш Федя Миллер, эта приманка мудрецов, для них-то она ничуть не приманка.

- Но он же, камень тот, золото наделает сколько хоть!

Максим усмехнулся и ничего не ответил. Шипел фитиль в караульной лампе. Савраска постукивал копытом.

- Дело, однако, не в том...

Максим наклонился, обмывая щетку. Алена молитвенно на него смотрела.

- Знаешь, кого я там неожиданно встретил?

- Кого, кого?

- Да нет, пожалуй... Стоит ли тебе это знать?

- Миленький Максим Петрович! - трепетала Алена.