- А в Тайную канцелярию нас с герцогом не потащат? - Девиер наклонился к зеркалу, выщипывая седой волосок из бровей. - Уж больно много стало разговоров!

И он отправился в Белый зал, где выстраивались пары для англеза. А Иван Бутурлин ковылял за ним и хрипло заверял:

- Сам Ушаков за нас, а с ним и тайная канцелярия не страшна!

Как только грянули игривые такты англеза, на Девиера наскочила Аниська Головкина, испытанная прелестница, которую еще покойный император сек за легкомыслие. Схватив генерал-полицеймейстера, она потащила его в круг. И серьгами блистала из самоцветов, и плечами поводила белыми, несмотря на солнечное лето. И щебетала без умолку, а что именно - Девиер не слушал. Музыка гремела, а собственные мысли одолевали.

Итак, приходилось выбирать: либо с Меншиковым, либо против него. Много лет прослужил Девиер у этого человека, чего не натерпелся, чего не навидался. И не дал бы ему в жизни хода светлейшей, если б Девиер не учинил ему один финт.

Была у Александра Даниловича сестрица, в меру глупая, в меру безобразная - Анна Даниловна. Подружкой числилась у будущей императрицы, когда та была еще только привезена из Лифляндии. Светлейший князь, от избытка гордости, женихам начисто отказывал, надеялся, видимо, за европейского принца ее выдать. И доотказывал до того, что стала его сестрица по русским меркам перестарок. А тут, откуда ни возьмись, Девиер, бывший тогда еще придворным скороходом, собою хорош, и чернобров, и ухватист.

Узнав об этом, Меншиков будущего генерал-полицеймейстера лично плетью до крови истязал. Но Девиер как-то у него из рук выскользнул - прямо во дворец, в токарную мастерскую, под ту ногу царскую бросился, которая жала педаль станка. И Петр Алексеевич призвал Меншикова, нотацию ему не читал, а повелел обвенчать их в тот же день.

С той поры все у генерал-полицеймейстера с Меншиковым было политично: "вашей высококняжеской светлости всеприятное для меня слово, премилостивого моего отца и патрона..."

- Кавалер, кавалер! - донесся до Девиера смеющийся голос Аниськи. - О чем вы думаете, кавалер, когда танцуете со столь прелестной дамой? Сейчас перемена фигур будет, извольте считать такт!

Девиер считал такт и смотрел на мелькающие ноги - узконосые маленькие ножки Головкиной, равномерно появляющиеся из-под пышной ее юбки, и свои округлые икры в атласных оранжевых чулках.

Но когда Меншикову придется вести борьбу за власть, он ведь не посчитается, кто ему родственник, кто друг. Так уж бывало множество раз! А теперь яснее ясного: светлейший выбрал сторону великого князя внука Петра Алексеевича. А за внуком тем - Долгорукие, а за ними - старое боярство. А безродным, вроде Девиера, каюк!

Музыка умолкла, танцы остановились. Аниська убежала, показав Девиеру язык.

Бутурлин только и ждал этого, подхватил Девиера и утащил в шпалерную гостиную, украшенную похождениями древних богов. Там уж были Ушаков, граф Толстой, другие, бледные от серьезности момента. Колебавшиеся огоньки канделябр делали их лица особо решительными.

- Левенвольд обещал подписать у государыни указ об аресте дюка Кушимека, сообщил граф Толстой. - Надо решить, кто реализует этот указ?

- На преображенцев не могу рассчитывать! - развел руками Бутурлин. Все что угодно, только не это.

Старый дипломат Толстой, который в свое время царевича сумел выманить из-за границы, предложил:

- Найдите офицера. или унтер-офицера смелого, но из подлых. Обещайте ему дворянство, хоть баронство, что угодно... Такие люди в Санктпетербурге могут быть только у вас, Антон Мануилович.

Девиер, усмехаясь в тонкнй ус, рассматривал фигуры толстоватых богинь на гобелене. Опять, значит, все упирается в Девиера?

Чья-то женоподобная рука просунулась в дверь и сделала знак. Граф Толстой вскочил, выбежал. Через минуту вернулся к напряженно молчавшим собеседникам.

- Государыня отказала Левенвольду. Говорит: арестовать Данилыча тогда уж умертвить и меня...

11

Горели факелы на набережной, хотя ночь была светла. Герцог Голштинский и его юная жена провожали государыню-матушку до кареты. Придворные раскланивались, слышалась иностранная речь.

Императрица подозвала генерал-полицеймейстера, и он сел с ней в карету, напротив безликого Левенвольда.

- Антон Мануилович, - промолвила императрица, когда карета тронулась, дребезжа по булыжной мостовой. - Что, та фигура еще там?

- Какая фигура, ваше величество?

- Ну, та... что граф Растрелли делал, литейщик.

- Восковая персона, - подсказал Левенвольд. Девиер примолк, соображая, что могло вдруг в голову прийти этой сумасбродной даме. Но Левенвольд, лучше знавший свою повелительницу, понял это быстрее и застучал в переднее оконце, приказывая остановиться. Пришлось Девиеру вылезать из кареты, размахивая руками, командовать, чтобы весь остальной поезд, объезжая императорскую карету, следовал своим путем.

Зимний дворец был пуст. В темных помещениях от близко текущих каналов было сыро. Всполошившиеся слуги бегали со свечами. Караульные преображенцы стояли безмолвно, как живые статуи.

- А, студентик! - остановилась императрица возле юного часового, который спешил спрятать в обшлаг какую-то бумажку.

"Уж не подметное ли письмо?" - встревожился Девиер, а государыня приказала часовому бумажку ту прочесть вслух.

Это оказались вирши:

Хочу, хочу я любити.

Амур к тому побуждал мя,

Но я тогда, безрассуден,

Совет его не послушал...

Императрица улыбнулась:

- Неужели это ты сам сочинял? Преображенец кивнул и продолжал чтение, близко поднеся бумажку к тусклому свету караульного фонаря:

И, пронзив меня средь сердца,

Учинил меня бессильна.

Щит убо мне уж негоден:

К чему бо извне щититься,

Когда войну внутри ся чую?

"Как неуклюже! - подумал Девиер. - Не то молитва, не то заклинание какое-то... Способны ли вообще русские писать стихи?"

А императрица продолжала расспрашивать юного часового, любил ли он уже кого-нибудь?

- Никак нет, ваше императорское величество! - звонко ответил Преображенец. - Кроме вас - никого.

Девиер и Левенвольд не могли удержаться от улыбки, а Девиер даже сказал: