Светлейший от возмущения еле ногой не топнул. Подобно царю Петру, он терпеть не мог нищих да убогих, но в семье он привык уважать интересы близких.

Рядом с хозяюшкой ее сестра. Варвара Михайловна, горбунья. Нос у нее ниже подбородка, как говорится в народе - в чужие горшки совать. А глаза быстрые, острые, так всех подряд и нанизывают. С нею также сидит приживалка, явилась благодарить за место фрейлины при великих княжнах. Расписывает полученные там блага: "Ежедневно, матушка, получаем мы кошт полпива по шесть бутылок, а рейнвейну и красного можно брать по охоте..."

Лет двадцать тому назад сестры Арсеньевы - Дарья и Варвара веселушки, выдумщицы, певуньи, были взяты к царевне Наталье Алексеевне в терем. Царевна, любимая сестра царя Петра, сама была спора на всяческие забавы, а при ней тогда состояла и Марта Скавронская, соломенная вдова шведского трубача. Царь туда хаживал, было ему там и семейно и уютно, Алексашка Меншиков, конечно, был и там рядом с ним. Как только лифляндка Марта стала женой государя, а потом и императрицей Екатериной Алексеевной, так и нежная Дашенька Арсеньева сделалась женою царского любимца. Сестра же ее, горбунья, последовала за нею в дом Меншикова, и светлейший по-своему и ее полюбил - за разум министерский, за хитрость ума, коей иному сенатору недоставало.

Берясь за перемену блюд, светлейший приветливо взглянул на свояченицу, он обнаружил, что та на него и смотреть не желает - сердится. Делает вид, что по горло занята обеспечением вновь пожалованной фрейлины.

А сердится она явно за то, что деверь ее не послушался, поехал в Курляндию, а получилось так, как она предрекала, - пустые хлопоты. "Там ведь эта пешка, Анна Иоанновна, - доказывал перед отъездом светлейший. - А все царевны Иоанновны мне еще при покойнике Петре руку целовали". "Погодите, - возражала Варвара Михайловна, - эти Иоанновны вам за сию руку голову оторвут!"

А вот с независимым видом явился старший сын - светлейший князь Александр Александрович. И не подумал извиниться за опоздание к семейному фриштыку. Знает, что ради встречи отец своему любимцу выговор не сделает.

Александр Данилович критически оглядел фигуру сына. Парик, последняя парижская новинка, причесан совсем необычно, на пробор, и коса есть с черною лентой. Мимо какого зеркала ни пройдет - поглядится. За стол уселся в головном уборе, в картузе голубого цвета, а порты у него замшевые, тоже из Парижа.

- Саша, Саша! - закричали ему сестры. - Нам перечни принесли театральные. Глянь: "Тюрьмовый заключенник, или Принц-нелюбодей", аглицкая пиеса. А вот другая - "Доктор принужденный", действо господина де Молиера. Что скажешь - посылать за местами?

2

Кабинет-секретарь, генерал-майор Волков, докладывал текущие бумаги. Амстердамские очки в серебряной оправе поблескивали у него на носу.

- Что копаешься? - подгонял его светлейший. - Давай сначала какие срочнее. Да сними ты эти окуляры, они тебе только мешают!

Убедившись, что секретарь еще не готов к докладу, светлейший выглянул в прихожую и увидел, что скороход, он же камер-герольд, любезничает с горничной. Завидев Меншикова, горничная скрылась, будто провалилась под пол.

- Мишка! - рассердился Меншиков. - Вечно тебя не дозовешься! Валяй-ка к госпоже Варваре Михайловне, пусть она ко мне пожаловать изволит.

Камер-герольд пустился во всю прыть, а Меншикова заинтересовало, куда могла так быстро исчезнуть девица. Он подошел и обнаружил возле конторки скорохода гобелен на стене.

"Так и знал, - установил светлейший, - тут потайной лаз. Уж в какой секретности архитектор мне эти сокровенные ходы делал, а теперь каждая горничная в доме ими пользуется".

- Читай, горе-секретарь! - сказал он Волкову, вернувшись.

"Зело запустело в той Сибири за многими причинами, - докладывал Волков какую-то нуднейшую челобитную. - А наипаче от великих расстояний, от малолюдства, от глупости прежде бывших владетелей..."

"При покойном императоре, - размышлял Меншиков, - многажды говорилось о необходимости изучать богатства Сибири. Однако за всем обилием военных и иных дел того в ход запусти гь lie успели. Разумеем запустить это дело днесь".

- Записывай! - приказал он Волкову, прервав чтение перечня неурядиц. Президенту Академии Санктнетербургской господину Блументросту. Послать извольте в ту страну Сибирь экспедицию из многих академии вашей членов...

Явился камер-герольд, запыхавшийся от усердия, и сообщил, что госпожа свояченица его высококняжеской светлости ответствовали, якобы у господина губернатора и генерал-фельдмаршала к ней, свояченице, дел никаких нет и быть не может.

- Что-о? - сперва разгневался светлейший. Но потом подумал про свояченицу - злится! И послал скорохода с тем же приглашением еще раз.

Теперь Волков стал читать режим обучения малолетнего внука государева Петра Алексеевича.

- "Понеже часы к наукам и забавам перемежаться должны, до десяти часов утра читать им историю, особливо добродетели монархов древних времен; с десяти же часов забавляться игрою в волленшпиль, сиречь летающий мяч..."

"Чудак! - - улыбнулся про себя Меншиков, глядя на лобастое, честное лидо генерал-майора. Неужели он не понимает, что я почти отставлен? Мне ли заниматься регламентом обучения царевича?"

Однако тут ему представилась Фортуна с лавровым венцом, летящая все ввысь и ввысь. И он подумал: царевича того в свои руки крепко забрать. Пусть и живет здесь, в моем доме. Пусть привыкает к моей власти, к моей сестре, к моей дочери, а там, как бог даст...

- Чего у тебя еще? - спросил он.

- Юрнал, или Поденная записка лично вашей высококняжеской светлости, ответил Волков. - Извольте за вчерашний день прочесть записи и заверить их собственноручно.

- Посмотрим; посмотрим, - сказал Меншиков, листая Юрнал. И вдруг закричал, как обжегшийся: - Да ты что, тварь? Ты нарочно это, скотина?

Перепугавшийся Волков пролепетал что-то, снял и уронил очки.

- Ты это пишешь или кто-нибудь из твоих борзописцев? Несправедливое арестование его великокняжеской светлости... Ты что, спятил?

Волков, согнувшись, искал на ковре очки, похоже было, что он просто встал на колени. Меншиков в сердцах запустил Юрнал в камин, который, к счастию, не топился.