Я отправил крынку в следующий четверг. Когда она вернулась, простокваша, понятное дело, вышла такая, что по ней могла бегать мышь. По краю крынки полз шершень из следующей недели. Дай, думаю, сгоню. Это была моя ошибка. Я осознал ее, едва коснулся крынки. Ну и задница же этот дядюшка Лем!

Он кинулся назад в кусты, визжа от радости, в восторге от своей выдумки.

- Я снова нагрел тебя, мелочь вонючая, - крикнул он мне. - Пойду посмотрю, как твой палец торчит посреди той недели!

И как я сразу не догадался. Это же была временная распорка. Когда он согнул проволоки, он и думать не думал о какой-то там грозе в будущий четверг, он попросту устроил временное короткое замыкание. Мне понадобилось минут десять, чтобы вытащить палец из будущей недели и все из-за этой Инерции, так ее зовут. Когда вы балуетесь со временем, непременно нужно держать ухо востро, иначе эта Инерция тут как тут. На редкость приставучая. Я, по правде говоря, не очень-то понимаю, что это такое. Я же еще, извините, не взрослый. Дядюшка Лем говорит, что уже успел забыть больше, чем я вообще знаю.

Кстати о нем. Дядюшка Лем уже почти скрылся из виду, когда я наконец освободился. Вне себя от ярости я бросился за ним. Поверите, я готов был убить его на месте. Я побежал за ним, как есть, не успев даже переодеться по-людски в одежду. Дядюшка-то передо мной бежал весь из себя расфуфыренный. Не иначе собрался куда-нибудь искать себе приключений на голову.

Однако же знает кошка, чье мясо съела. Дядюшка Лем, похоже, начал раскаиваться в содеянном. Я догонял, и навстречу мне неслись обрывки его мыслей, шлейф которых тянулся за ним. Мысли были вроде таких:

"Ох... и зачем я в это ввязался... Небеса, помогите мне, если Дед пронюхает о чем-нибудь... чтоб этим Пу пусто было... так дать себя околпачить!.. Ох... бедный, наивный Сонк, такая чистая душа... Никому... Никогда... Никакого вреда... А я... я...

Этот Сонк, он слишком мал для своих штанов... Ха-ха-ха... Ох, ну да ничего, бедный мой мальчик, все утрясется... Лемюэль, Лемюэль, ты заслуживаешь лучшей доли... Дед ничего не узнает".

А я все бежал за ним. Сперва его клетчатые брюки мелькали меж деревьев передо мной, затем я потерял его из виду. Вновь увидел я дядюшку Лема, когда он уже спустился с холма и пер через лужайки, где обычно пикники устраивают. Ну те, которые сразу за городом. Со всего разгона дядюшка Лем влетел в помещение железнодорожной кассы, держа в руке серебряный испанский дублон, который стырил из дедова сундука.

Меня совершенно не удивило, что он просит билет до столицы штата. Пусть, думаю, считает, что я отстал. А дядюшка тем временем яростно препирался с кассиром, потом залез в карман штанов и вынул серебряный доллар. Тот, в кассе, вроде как поуспокоился.

Паровоз уже дымил где-то за станцией, когда дядюшка Лем вылетел из-за угла. Времени не оставалось. Я кинулся за ним. И признаюсь вам, что последнюю дюжину-другую ярдов я пролетел, ну да никто вроде этого не заметил.

Когда-то, когда я был еще сосунком, в Лондоне, где мы тогда жили, случилась Великая Чума и нам, Хогбенам, пришлось живенько выметаться подобру-поздорову. Я помню гвалт, который стоял при этом в том самом Лондоне. Так вот, доложу я вам, он ни в какое сравнение не шел с тем, что творилось на улицах столицы штата, когда наш поезд, наконец, прибыл туда. Времена меняются, я полагаю.

Свистки свистят, гудки гудят, радио орет, аки оглашенный. Вот уже действительно, каждое новое изобретение рода человеческого за последние два века оказывалось громче предыдущего. У меня тут же голова разболелась, прежде чем я догадался, ну как там Па это называет, - во, повысить порог слухового... чего-то там. Попросту отключить уши.

Дядюшка Лем и не догадывался, что я был рядом. Я принимал, конечно, меры предосторожности, чтобы оставаться незамеченным, но он сам был так озабочен, что ничего не замечал вокруг. Я проследовал за ним сквозь толпу на вокзале, а потом вдоль широкой улицы, полной автомобилей. Это было таким для меня облегчением - убраться подальше хотя бы от этих поездов.

Мне всегда было неприятно представлять, что же происходит внутри чайника, когда он закипает. Те самые крошечные зверушки, которых и видно-то еле-еле, носятся там, должно быть, как угорелые, сталкиваясь лбами. А вокруг все горячее и горячее. Жуть!

А уж о том, что творится внутри автомобилей, которые проносятся мимо, и вовсе думать не хочется.

Дядюшка Лем, похоже, хорошо знал дорогу. Он несся по улице с такой скоростью, что мне приходилось напрягать всю свою волю, чтобы топать ногами, а не полететь ненароком. Я все думал: а может стоит связаться с кем-нибудь из наших, на всякий случай, если случится какая пакость, но связаться-то было вроде как не с кем. Ма сейчас была в церкви, и я очень хорошо помню взбучку, которую она мне учинила после того, как воздух перед лицом преподобного Джонса заговорил вдруг моим голосом. Этот преподобный еще к нам не привык.

Па сейчас лежит в дымину пьяный. От него никакого толку не добьешься. Если попробовать обратиться к Деду, можно ненароком разбудить Малыша Сэмми, а этого я боялся пуще смерти.

Дядюшка несся вперед как угорелый. Только ноги мелькали в клетчатых штанах. Он тоже был обеспокоен, доложу я вам, до крайности. Почище меня. Вот он заметил на углу толпу, которая сгрудилась вокруг большого грузовика, и почесал прямиком туда.

На грузовике какой-то человек потрясал бутылками в обеих руках и держал речь к толпе.

Кажется, он толковал что-то насчет головной боли. Я слышал его еще от угла. Над кузовом было протянуто полотнище, а на нем написано:

"ПУ ЛЕЧАТ ГОЛОВНУЮ БОЛЬ".

"Ох, - причитал дядюшка Лем про себя. - Ох, что же, что же мне делать? Ведь я никогда ни сном ни духом и помыслить не мог, что кто-нибудь женится на Лили Лу Муц. О горе мне несчастному!"

Признаться, все мы были порядком удивлены, когда Лили Лу Муц сыскала себе муженька, - было это лет этак десять назад, как мне помнится. Но убей, не пойму, какое отношение к этому имеет дядюшка Лем. Лили Лу была страхолюдиной, какой еще поискать. Нет, "страхолюдина" - это слишком мягкое слово для бедной девочки.

Дед сказал как-то, что она родом из семейства Горгонов, что ли, которых он некогда знавал. Хорошо еще, характером вышла покладистая. Деревенские проходу ей не давали, чтоб не поизмываться как-нибудь, - не все, конечно, - а она ничего, терпела, да и только.