Во времена Лопе де Руэда испанский народный театр находился в периоде зарождения и своим возникновением обязан этому странствующему актеру-драматургу. До тех пор драматические представления в Испании ограничивались религиозными пантомимами, которые устраивались для народа в церквах под наблюдением духовенства, и доступными для немногих избранных частными спектаклями, исполнявшимися при дворе или во дворцах вельмож. Здесь разыгрывались пьесы первых испанских драматических писателей: Хуана Энцины, Хиля Виценте, Торреса Нахаро и других, из которых только последний сделал попытку придать театру более или менее народный характер.
Лопе де Руэда первый вынес эти представления на площадь и приспособил их к пониманию, вкусам и нравам толпы. Главною целью разнообразных по форме драматических произведений, созданных Лопе де Руэда, было желание позабавить публику низшего класса. При этом средства, которыми он располагал для своей цели, были так мизерны, что они не могут идти в сравнение даже с теми приспособлениями, которыми обыкновенно обставляются в наше время кукольные комедии. Переходя со своею труппой из города в город, из селения в селение, он устраивал свою незатейливую сцену в первом удобном для этого месте. В 1558 году мы застаем его в Сеговии, где он дает представления в новом соборе в течение недели, следовавшей за его освящением. В 1560 году он располагается на одной из площадей города Алькалы. Здесь на скамье для зрителей можно было видеть молодого мальчика, явившегося чуть ли не первым занять место на представление любимца уличной публики. Огненные глаза мальчика, не пропускавшие ни одного движения актеров, вздрагивавшие от внутреннего волнения тонкие подвижные ноздри и вместе с тем неподвижная поза, в которой он, казалось, застыл при первых словах, сказанных со сцены, – все обличало в нем в высшей степени напряженное внимание и страстный интерес к происходившему. Этот прелестный, симпатичный мальчик был Мигель Сервантес, которому мы обязаны самыми подробными сведениями о народных представлениях Лопе де Руэда и об их авторе.
«Во время этого знаменитого испанца, – говорит автор „Дон Кихота“ в прологе к своим комедиям, – все бутафорские принадлежности умещались в одном мешке и состояли из четырех белых пастушеских курток с кожаными отворотами и с позолотою, четырех бород, коллекции париков и четырех или более посохов. Пьесы наподобие эклог состояли из разговоров между двумя или тремя пастухами и пастушкою. В них вставлялись две или три интермедии, где появлялись негр, негодяй, шут, а иногда и бискаец. Все эти четыре роли и многие другие исполнял сам Лопе де Руэда с неподражаемым искусством». Комедии разделены были на сцены не длиннее обыкновенных фарсов, с которыми они вообще сходны по характеру. «В это время, – продолжает Сервантес, – не употребляли никаких машин, не прибегали к привидениям, выходящим как бы из центра земли… Не были в ходу также и спускающиеся с неба облака, на которых приносились ангелы или души усопших… Сцена состояла из четырех скамеек, образующих четырехугольник, устланный досками, и возвышалась над поверхностью земли не более как на четыре пяди… Старое одеяло, отдергивающееся с помощью двух веревок, отделяло от публики так называемую уборную, где помещались музыканты, которые пели старинные баллады, не имея даже гитары для аккомпанемента».
При такой незатейливой обстановке разыгрывал Лопе де Руэда свои комедии, интермедии и диалоги. Последние представляли небольшие бойкие сценки без интриги и развязки, предназначенные позабавить на несколько минут праздную публику. Так, например, сюжетом двух диалогов служат проделки обжор вроде слуги, который «нечаянно» съедает вкусный пирог, посланный его господину в подарок от его возлюбленной, и после долгой мистификации наконец простодушно сознается в своем проступке. В других диалогах происходят сцены между трусами и мошенниками. Вообще сюжеты их взяты из обыденной жизни и обработаны очень остроумно. Не менее забавны и комедии. В одной из них, под заглавием «Оливки», двое супругов доходят до крайних пределов раздражения и избивают до полусмерти свою ни в чем неповинную дочь, споря о том, по какой цене будут они продавать оливки, собранные с деревьев, для посадки которых еще не вскопана земля.
Представления начинались, когда собиралось достаточное количество зрителей. Они происходили до полудня и после полудня. Так, например, по окончании одной из своих пьес Лопе де Руэда просит своих слушателей разойтись покушать, а потом снова возвратиться на свои места. Как сам антрепренер, так и вся его маленькая труппа пользовались большою симпатией публики, несмотря на то, что они принадлежали к отверженному в то время сословию комедиантов. Что же касается Сервантеса, то он до конца жизни сохранил во всей силе и свежести впечатление от наивных пьес народного актера. Сценический талант последнего, его наблюдательность и здравый смысл представлялись автору «Дон Кихота» чем-то настолько выходящим из ряда, что даже за год до смерти своей он писал о нем хвалебный отзыв, глубоко сожалея, что не может во всех подробностях воспроизвести запечатлевшиеся в памяти воспоминания о Лопе де Руэда.
«В пастушеской поэзии, – говорил Сервантес, будучи уже стариком, – он был неподражаем; в этом роде поэзии ни раньше, ни после никто не превзошел его, и хотя (будучи тогда ребенком) я не мог правильно оценить достоинства его стихов, тем не менее, когда теперь, находясь в зрелом возрасте, я вспоминаю сохранившиеся у меня в памяти некоторые строфы, то прихожу к заключению, что вынесенное мною впечатление было совершенно правильно».
Сообщенными нами сведениями исчерпывается все, что известно о детстве Сервантеса. Неудивительно после всего сказанного, что из него выработался юноша более умный, нежели ученый, вооруженный для будущей деятельности в большей степени способностью наблюдать окружающую жизнь, нежели начитанностью. К двадцати годам это был молодой идальго, дорожащий знатностью своего имени и славою предков, гордый, несмотря на свою бедность, с характером, закалившимся в борьбе с материальными лишениями, независимый, свободолюбивый, смелый и страстно жаждущий полезной и самоотверженной деятельности. Его мужественная красота как нельзя более гармонировала с внутренним содержанием. На сохранившихся портретах его мы видим человека с лицом энергичным и выразительным, с высоким лбом, с откинутыми назад волосами, с правильной дугообразной линией бровей. Орлиный нос с тонкими подвижными ноздрями, изящная извилистая линия губ, огненные, проницательные, широко открытые глаза с легким оттенком иронии во взгляде, – все это резко, определенно и изобличает натуру прямую и цельную, человека деятельного и положительного, не имеющего ничего общего с мечтателями.
Если мы припомним строй тогдашнего испанского общества, где согласно национальным чертам характера, выработанным в вековой борьбе с маврами, идальго неизбежно должен был быть или военным, или духовным лицом, то для нас не останется никакого сомнения, что такой юноша, каким был Сервантес, не мог не стремиться к военной карьере. Брат его, Родриго, находился в то время уже в рядах войск, посланных во Фландрию; младшему брату естественно было оставаться при семье, но он и слышать не хотел о какой-либо мирной деятельности, тем более духовной. Военные доблести представлялись ему выше всех возможных добродетелей. Он находил, что среди невзгод и лишений военной жизни лучше всего должны вырабатываться все высокие качества души, что удел натур добрых и великодушных – постоянно бороться с опасностями на пользу ближних. Эти взгляды юноши-Сервантеса сохранились в неприкосновенной силе и для Сервантеса-старца. В его бессмертном «Дон Кихоте», написанном им на склоне жизни, часто, встречается сравнение деятельности воина с деятельностью людей других профессий, причем всегда отдается предпочтение воину, поднявшему оружие на защиту слабых и угнетенных.
Между тем обстоятельства складывались, по-видимому, неблагоприятно для стремлений молодого Сервантеса к военной карьере. По случаю смерти Изабеллы Валуа папа послал в 1570 году к Филиппу II кардинала Аквавиву, которому поручено было вручить королю письмо с выражением соболезнования. Дурно принятый Филиппом II, менее всего нуждавшимся в соболезнованиях, Аквавива как любитель поэзии обратил особое внимание на стихотворения, обнародованные в честь покойной королевы, и на поэтов, писавших эти стихотворения. В особенности заинтересовал его Мигель Сервантес, заслуживший такие горячие похвалы со стороны своего учителя. Желая содействовать развитию молодого таланта, Аквавива увез его с собой в Рим в качестве своего дворецкого. Таким образом, вместо давно желанного меча юноша очутился с пером в руках. Но призвание ждет только благоприятного случая, чтобы пробить себе дорогу; так случилось и с Сервантесом, для которого военное дело было истинным призванием в той же степени, как и поэзия. «Верь мне, Санчо, – говорит Дон Кихот, – никогда еще ни меч не притуплял пера, ни перо – меча». Со дня отъезда в Рим перо и меч составляют оружие, которым попеременно и одинаково успешно сражается Сервантес, смотря по тому, что более пригодно ему в данном случае. Очутившись в Италии в звании дворецкого или камергера знатного кардинала, гордый испанец не мог помириться со своим зависимым положением и решил так или иначе покинуть папский двор.