Вячеслав МОРОЧКО

"ПЫЛЬ"

Фантастический рассказ

Дятлов прибыл по вызову на одну из далеких палеошахт. Он страдал устойчивой аллергией к скоростным средствам передвижения, и потому у него сейчас ломило виски и стонала каждая клеточка тела.

Мудрый - главный палеонтолог шахты, - рослый, наголо остриженный, с подбородком лопатой, принял гостя без лишних слов. Как хороший хозяин, он встретил Дятлова у проходной и не покидал его, даже пока тот, выполняя формальности, сдавал сигареты и облачался в рабочий халат. Гость непрерывно облизывал пересохшие губы, и Мудрый подумал: "Такой же слюнявый, как в молодости, а меня не признал. Куда там - он корифей, теоретик генезиса жизни! И этого ничтожества мне приходится теперь опасаться!"

Падение в лифте было для Дятлова пыткой. Даже при незначительном риске корифея трясла лихорадка. Прожив сорок лет, он постоянно чего-то боялся. Это был его крест.

Дятлов вспомнил Светлану. Качая головой и усмехаясь, она говорила: "Ой, Коля, Коля, да как же ты жил до меня?" Во взгляде жены угадывалось ироническое отношение матери к взрослому сыну. Это было немного смешно и немного досадно.

"Да он просто трусит!" - в конце концов понял Мудрый.

Выйдя из лифта, хозяин и гость долго шли галереей. В рассеянном свете матово поблескивал рельсовый путь, на котором стоял без движения длинный состав вагонеток, груженных породой.

- Что-то случилось? - без всякой задней мысли спросил гость. Но хозяин взорвался:

- Случилось! Присылают в провинцию все, что не гоже другим! Нашим роботам место только под прессом! Даже с транспортом не управляются!

Раздражение Мудрого не покоробило гостя. О людях подобного склада Дятлов был доброго мнения и полагал, что виною всему их особая незащищенность. Он рассуждал так: "Могучие парни с чувствительным сердцем скрывают ранимую душу за напускной грубостью. А ведь каждый вносит свой вклад в наше общее дело. Если я занимаюсь теорией происхождения жизни, то Мудрый - один из подвижников, ищущих след протожизни в древнейших земных отложениях".

За поворотом натужно рычали подъемники, слышался скрежет металла. Потом вдоль состава прокатился грохот сцеплений. Вагонетки тронулись, побежали, наполнив шахту ровным живым гулом.

Галерея имела боковые ходы, служебные помещения, комнаты, залы. Когда проходили мимо одной из дверей, теоретику показалось, что Мудрый резко ускорил шаг. У подножия спускавшейся к тамбуру лестницы хозяин и гость задержались, чтобы достать из халатов свои кислородные маски и надеть их.

Палеошахта - огромная полость в древних пластах. Здесь в пустотах и пористых массах породы накапливались рудничные газы, вытеснявшие воздух и угрожавшие взрывом.

Дятлов и Мудрый спустились по лестнице в тамбур, прошли эластичные створки. Через каких-нибудь десять шагов плечи будто сами собой распрямились. Высокие своды тонули во мраке, глубоком и плотном. Хозяин и гость приближались к цепочке огней у подножия черной стены.

Теоретика согревали веселые мысли о доме. Накануне он допоздна засиделся над рукописью, а утром, проснувшись, обнаружил, что на него, как на гору, кряхтя и сопя, забирается полуторагодовалая Натка. Под этой тяжестью тело его замирало и таяло. Сердце стонало от счастья. Малышка столкнулась нос к носу с отцом и, качая головкой, пролепетала - копия мамы - "Ой, Коя, Коя!" Тогда он вскочил и, вопя от восторга, сгреб свое чудо в охапку и начал подбрасывать к потолку и ловить драгоценный визжащий комочек.

Мудрый шел рядом и думал о том, что главный талант человека - это вкус к жизни, именно то, чего бедному Дятлову не досталось. "В жизнь мы приходим за многоцветным искрящимся праздником, - говорил он себе, - но есть люди, рожденные только затем, чтобы мучиться. И вот таким дано властвовать, править!"

Стена, освещенная снизу, терялась во мраке. На разных уровнях к ней лепились гондолы лабораторий, напоминавшие членистых многоногих мокриц. У самой стены ожидали две люльки подъемника. Через минуту, взлетая во мраке, Дятлов мысленно проклинал этот варварский транспорт: подвешенный в легком сидении, он чувствовал кожей дыхание бездны. Его начинало мутить. Он еле сдерживал крик, потрясенный чудовищным несовершенством мира, в котором людей всюду поджидает нелепая смерть.

"И у такого ничтожества есть свой интимный мирок! - думал хозяин, взлетая в соседней люльке. - Бог мой, как он боится!"

Потом Мудрый спросил напрямик:

- Неужто и в самом деле ты меня не узнал? Мы же вместе учились! Помнишь? Ты еще слыл недотепой номер один! "Горюшком нашим" тебя называли на всем факультете! Нехорошо, корифей! Зазнаемся, стареем!

Только сейчас Дятлов вспомнил: курсом старше учился верзила, похожий на Мудрого, с точно такой фамилией, но бородатый, кудрявый, известный спортсмен, балагур и актер, то и дело разыгрывавший спектакли один нелепее другого.

Мудрый, смеясь, продолжал:

- Ты был бесподобен! То с лестницы скатишься - копчик сломаешь, то ненароком глотнешь кислоты, то на глаза попадешься веселым ребятам и потеряешь ребро, то получишь синяк, то набьешь себе шишку. Весь городок надрывался от смеха, когда вспоминал о тебе. Мы гордились тобой! Скорее всего, ты пошел в теоретики, испугавшись превратностей практики, и, наверно, решил, что сбежал от судьбы. Говорят, ты недавно женился? Это ж надо - жениться впервые в сорок лет!.. Разумеется, скрыл от невесты, какое ты горе!

Все было правильно: по рассеянности и неловкости, по самым разным причинам, а чаще всего без причин, корифей попадал в передряги. Он был по натуре сама осторожность, старался продумывать каждый свой шаг... И все же на каждом шагу с ним случались неприятности. Дятлов успел притерпеться к подшучиваниям. Он и колкостям Мудрого без труда нашел объяснение: экстренный вызов на шахту скорее всего не случаен. Здесь ждет его нечто такое, что сразу заставит простить и забыть неприятные выходки главного палеонтолога.

А Мудрого занимали сейчас невеселые думы: "Красивый, здоровый, талантливый - пробует, ищет себя в самых разных делах. А тот, кто рожден непонятно зачем, тот долбит в одну точку, все время в одну: на другое не способен. И вдруг выясняется: он - корифей! Он - вершина! О нем говорят! Им гордятся! И вот уже беспристрастие - равные шансы для всех оборачивается несправедливостью для того, кто подобен чуду, кому на роду написано быть хозяином, распорядителем жизни и кто вместо этого стал ее пасынком, пропадая в безвестности!"

Тут корифей прервал его мысли.

- Теперь я вас вспомнил, - Дятлову каждое слово давалось с трудом. На факультете вы, кажется, слыли первым актером. Не понимаю, что вас прельстило в науке? Ведь вам это скучно.

"Гляди, - поразился Мудрый, - он еще рассуждает!"

В это время люльки остановились, и палеонтолог, ступив на платформу лабораторной гондолы, скомандовал Дятлову:

- Выходи!

Тот, вцепившись в поручни люльки, не осмеливался перешагнуть неширокую щель.

- Да иди же! - смеялся хозяин. - О господи, руку, руку давай! Ну, смелее! Вперед! Вот и все.

Почувствовав под ногами твердь, теоретик вздохнул, осмотрелся. Мрак был более плотней, чем внизу. Как всегда в темноте, его обступили тоскливые мысли о смерти. Он искал оправдания: "Мне нельзя рисковать - я живу теперь ради других". И тут же себя уличал: "Это ложь! Скажи: просто хочется жить - наслаждаться дыханием, пищей, работой... А если уж честно ты даже согласен не знать наслаждения... только бы жить! Но когда-нибудь все равно это кончится!"

Он всегда растравлял себя горькими мыслями, из-за этого в свое время даже начал курить, прибавив дурную привычку к прочим нелепостям своей жизни.

Лаборатория представляла собой анфиладу лоджий, где стояли приборы и хранились пронумерованные пробы породы. На стене, по которой все это медленно перемещалось, фосфоресцировали номера, указывая, в каком месте какой образец добыт. Дятлова усадили перед комбайном-исследователем. В бункер прибора ввели образцы, и Дятлов приник к окулярам. Комбайн выполнял по программе тончайшие срезы, мгновенно делая анализы, позволял разбираться в деталях мельчайших структур.