«Что за поставки? – насторожился Киров. В какую страну?» Вместо ответа Отто приставил к носу палец крючком и расхохотался. Киров тоже расхохотался, но был явно заинтересован. «В Израиль? – начал гадать он. – Если да, то что за поставки?» Лейпциг нацелил тот же палец на Кирова и сделал вид, что нажимает на спусковой крючок. «Оружие Израилю?» – удивленно спросил Киров, но Лейпциг ведь профессионал, а потому не сказал ни слова. Они выпили, затем отправились в стриптиз и потолковали о старых временах. Киров даже вспомнил, как они делили одну девчонку, и поинтересовался у Лейпцига, что с ней стало. Лейпциг ответил, что не знает. Под утро Лейпциг предложил подобрать компанию и поехать к нему на квартиру, но Киров, к сожалению, отказался: мол, только не в Париже, здесь слишком опасно. Вот в Вене или Гамбурге – другое дело. Но не в Париже. Напившись, они расстались, когда время подходило к завтраку, а Цирк стал на сотню фунтов беднее.

Тут началась чертова междоусобица. – Конни внезапно полностью изменила направление рассказа. – Великие дебаты у начальства, не как-нибудь. Вы отсутствовали, Сол Эндерби ударил разок своим наманикюренным копытцем, и все разом упали в обморок – вот что произошло. – И продолжила тоном аристократа-барона: – Отто Лейпциг нас дурачит… Мы еще не закончили операцию с Лягушками… Форин-офис обеспокоен последствиями… Киров – «подсадная утка»… При разработке тактической задачи такого масштаба на Рижскую группу никак нельзя полагаться. А вы где в то время были? В этом чертовом Берлине, да?

– В Гонконге.

– Ах там, – неопределенно произнесла Конни и поникла в своем кресле, закрыв глаза.

Смайли послал Хилари готовить чай, и она зазвенела посудой в другом конце комнаты. Он бросил в ее сторону взгляд, раздумывая, не позвать ли ее, и увидел, что она стоит точно так, как стояла в Цирке в тот вечер, когда послали за ним, – приложив костяшки пальцев ко рту, подавляя беззвучный крик. Он поздно засиделся за работой – да, как раз в то время он готовился к отъезду в Гонконг, – как вдруг на столе зазвонил внутренний телефон и послышался мужской голос, очень напряженный; его просили немедленно явиться в шифровальную: мистер Смайли, сэр, это очень срочно. Через секунду он уже спешил по пустому коридору, где стояли два взволнованных охранника. Они распахнули перед ним дверь, он вошел в помещение, а они остались снаружи. Он увидел разбитые аппараты, карточки, указатели картотеки и телеграммы, разбросанные по всей комнате точно обертки и бумажные стаканчики на стадионе, увидел грязные надписи губной помадой на стене. И посреди всего этого увидел Хилари, повинную в случившемся, – она стояла как сейчас и разглядывала сквозь толстую сетку занавесок вольное белое небо, – Хилари, наша весталка, с хорошими манерами, Хилари, наша невеста.

– Черт, что ты там колдуешь, Хилс? – грубо крикнула Конни со своего кресла-качалки.

– Готовлю чай, Конни. Джордж просил чашечку.

– Плевать на то, чего хочет Джордж, – закипая, произнесла Конни. – Джордж – это же пятый этаж. Джордж накрыл крышкой дело Кирова, а теперь пытается исправить положение, задумав выступать соло, в его-то возрасте. Верно, Джордж? Верно? Даже соврал мне насчет этого старого черта Владимира, напоровшегося на пулю на Хэмпстедской пустоши, если верить газетам, которые Джордж, по-видимому, не читает, как и мои отчеты!

Они стали пить чай. Накрапывал дождь. Первые тяжелые капли забарабанили по дранке крыши.

Смайли обхаживал ее, Смайли льстил ей, Смайли подталкивал ее. Она уже взялась за спасательный круг. Он был преисполнен решимости заставить ее бросить его.

– Я должен знать все, Кон, – повторил он. – Услышать все, что вы помните, даже если под конец станет больно.

– Конец действительно тяжело слушать, – подтвердила она.

Но ее голос, лицо, сама ее память уже затухали, и Смайли понял, что нельзя ждать ни минуты.

– Теперь настало время Кирову разыграть классическую карту, – устало продолжила она. – На следующей их встрече, в Брюсселе месяц спустя. Киров заговорил про поставки оружия Израилю и как бы вскользь заметил, что рассказал об их беседе одному приятелю из торгового представительства, который занимается изучением израильской военной экономики и даже имеет фонды для исследований. Не сочтет ли Лейпциг возможным – нет, я серьезно, Отто, – встретиться с ним, а еще лучше – изложить все старому приятелю Олегу прямо сейчас: ведь он сможет на этом даже немного заработать? Отто согласился при условии, что за это заплатят и никто не пострадает. Затем он с важным видом преподнес Кирову кучу всякой ерунды, которую подготовили ему Конни и ребята, занимающиеся Ближним Востоком, – все это было, конечно, правдой, хотя и бесполезной, а Киров все торжественно записал, несмотря на то, что оба они, по словам Конни, отлично знали, что ни Кирова, ни его хозяина, кто бы это ни был, не интересовали ни Израиль, ни поставки, ни военная экономика страны – по крайней мере в данном случае. Киров, как показала их следующая встреча в Париже, нацелился на то, чтобы вовлечь Отто в конспиративные отношения. Киров изобразил великий восторг по поводу сделанного Отто сообщения и стал настаивать на том, чтобы Отто принял от него за это пятьсот долларов. Правда, соблюдя небольшую формальность в виде расписки. Когда же Отто это исполнил и уже болтался на крючке, Киров, со всей своей беспардонностью – вот уж чего ему было не занимать, – начал выпытывать Отто, а хорошие ли у Отто отношения с местной русской эмиграцией.

– Кон, пожалуйста! – прошептал Смайли. – Мы уже подошли к самому главному! – Рассказ и вправду близился к концу, но он чувствовал, что ее относит все дальше и дальше.

Хилари лежала на полу, положив голову на колени Конни. Конни рассеянно перебирала руками в рукавичках ее волосы, полузакрыв глаза.

– Конни! – повторил Смайли.

Конни очнулась и несколько устало улыбнулась.

– Это был всего лишь танец одноклубников, мой дорогой, – усмехнулась она. – Он-знает-что-я-знаю-что-ты-знаешь. Обычный танец одноклубников, – снисходительно повторила она и снова закрыла глаза.

– А что ответил Лейпциг? Конни!

– Ответил, как мы бы ответили, дорогой мой, – пробормотала Конни. – Ушел от прямого ответа. Признал, что в хороших отношениях с эмигрантскими группами и втихаря дружит с генералом. Потом стал увиливать, заметив, что не так уж часто бывает в Париже «Почему бы вам не нанять кого-нибудь из местных?» – спросил он. Понимаешь, Хилс, душенька, Отто его поддразнивал. Затем уточнил: разве кому-то будет от этого плохо? И еще задал вопросы: а все-таки какую надо выполнять работу? Сколько это принесет? Дай-ка мне выпить, Хилс.

– Нет, – возразила Хилари.

– Принеси.

Смайли плеснул ей виски, она глотнула.

– А что, по замыслу Кирова, должен был делать Отто среди эмигрантов?

– Кирову требовалась легенда, – ответила Конни. – Ему нужна была легенда для девушки.

Смайли ничем не выдал, что слышал эту фразу от Тоби Эстерхейзи всего несколько часов назад. Четыре года назад Олег Киров нуждался в легенде, повторила Конни. Точно так же, как Песочник – если верить Тоби и генералу, задумался Смайли, – жаждет иметь легенду сегодня. Кирову требовалась легенда для женщины-агента, дабы внедрить ее во Францию. В этом суть, подвела итог Конни. Киров об этом, конечно, не докладывал – он представил все иначе. По его словам, Москва якобы издала секретную инструкцию, которую разослали во все посольства и в которой сказано, что при определенных обстоятельствах разрозненные русские семьи могут воссоединиться за границей. Стоит только найти достаточно семей желающих, значилось в инструкции, как Москва объявит об этом во всеуслышание и тем самым выправит международное представление о позиции Советского Союза в области прав человека. В идеале им хотелось бы, чтобы воссоединялись семьи, вызывающие сострадание: скажем, дочери живут в России, а родители на Западе; одинокие девушки брачного возраста. «Необходимо соблюдать секретность, – предупредил Киров, – пока не наберется несколько подходящих, – только представьте себе, какой поднимется вой, – наставлял Киров, если все это преждевременно выплывет!»