8
— Заткнись!
— Ого! Какой у нас темперамент! — успела проговорить сквозь сбившееся дыхание Ли Лит, лежавшая на постели, раскинув руки,
— Молчи! — уже с ласковым напором прошипел другой голос.
Ли Лит смотрела на нависающую над ней кучерявую голову, на энергично двигающийся силуэт — хрупкий, но сильный — и пыталась понять, почему природа наделила ее привлекательностью, манкостью, желанием, но лишила возможности получать безоглядное, задыхающееся удовольствие в постели. Сначала казалось — дело в мужчинах. Но и женщины оказались бессильными разбудить в Ли Лит настоящую страсть. Она оставалась сторонним наблюдателем, и ее единственным удовольствием было видеть, что другие могут приходить в экстаз от ее тела, голоса, прикосновений…
— Я тебя ненавижу! Я же просила!..
— Что случилось? — Ли Лит была почти растеряна.
—Ты можешь не смотреть на меня, когда я так делаю! — закричала ее подруга и обессилеппо рухнула рядом.
Ли Лит вздохнула. Она привыкла к капризам: женщины не изменяют этой привычке, какие бы обличья они ни принимали. Рядом с ней редко оказывались мужеподобные женщины —Ли Лит любила сильных женщин в хрупком обличье — редкий сорт активных лесбиянок в России. Кирш всегда посмеивалась над поисками Ли Лит и как-то в шутку предложила:
— Ли, почему бы тебе самой не попробовать? Возможно, тебе скучно в пассиве!
Ли Лит даже не нашлась что возразить и только изумленно посмотрела на старую знакомую.
— Нет, правда, ты слишком стерва для такой трогательной роли — быть девочкой в постели! — настаивала Кирш, все так же посмеиваясь.
Наблюдая сейчас за стараниями своей кучерявой пассии, Ли Лит подумывала, что, возможно, Кирш была недалеко от истины: ей хотелось сыграть на чужом теле, как на инструменте, и сделать так, чтобы подруга сначала закатила глаза от удовольствия, а после прильнула к ее плечу с благодарностью и восторгом. Но сейчас она лишь сочувственно вздохнула и погладила мягкие волосы тяжело дышащей рядом девушки.
Ли Лит села, скинув одеяло, и уставилась на плакат, висящий на стене возле старинного трельяжа — с него устремляло почти роковой взгляд красивое лицо в пепельных локонах. Ли Лит улыбнулась и обратилась к беспорядочно разбросанным рядом на подушке белым кудряшкам:
— Солнце, ну откуда у тебя это мещанское пристрастие к шелковому постельному белью?! Это же отвратительно скользко…
К Ли Лит повернулось лицо с закрытыми глазами и хрипло ответило:
— Лучше скажи, загадочная моя, почему тобой милиция интересуется!
— Не совсем мной. А человек, которым интересуются, — мой друг и такого внимания со стороны погон, поверь мне, не заслуживает!
На лице открылись глаза. Новая подруга Ли Лит меньше всего хотела неприятностей, способных омрачить ее начинающуюся карьеру.
— Друг? Что же ты не знаешь, где твой друг находится?!
Ли Лит рухнула в подушки.
— Потому что Кирш защищает меня от лишней информации: меньше знаешь — лучше спишь!
Насупившись, Ли Лит потянулась к телефону и попробовала набрать номер Кирш: никто не отвечал.
Другим человеком, разочарованно отложившим в сторону телефон, был Денис. Дочка обвила его шею и чмокнула в щеку:
— Пап, а почему мы не едем в зоопарк? Ты же обещал!
— Сейчас, Кирочка, мне нужно найти одною человека.
— Кирш? — Девочка с любопытством заглянула отцу в глаза.
— Кто это тебе сказал?
— Мама по телефону рассказывала! Говорила, у всех свой «приветик»: кто футболом увлекается, кто чем, а ты — какой-то Кирш!
Денис рассмеялся, коснувшись отрастающих от многодневного пренебрежения бритвой усов — как обычно смахивают докучливую пивную пену.
— Ну беги, беги!
Когда Кира выбежала, он нахмурился; жена явно выдавала детям лишнюю информацию. Как-то сын заговорщически присел рядом и поинтересовался:
— А правда, что активные лесбиянки мужчин трахают?
— А ты почему меня спрашиваешь? — не понял тогда Денис.
Сын хитро улыбнулся.
— Ну как же! Мама сказала, что ты с такой забавляешься.
После этого короткого диалога Денис молча отодвинул пария в сторону и, войдя в комнату к жене, одним махом скинул с туалетного столика все ее хитрые пузырьки и коробочки.
— Не смей про меня детям чушь говорить!
Ольга подняла глаза и снова опустила их обиженно, продолжая пилить ногти:
— О боже! Любить лесбиянку можно, а, значит, рассказывать об этом — чушь?!
— Детям мозги не мусори своими догонами!
Он захлопнул дверь и не возвращался домой три дня, запив на даче горькую.
…Вот она встает и потягивается, взъерошив после свою причудливую короткую стрижку… Она потягивается стоя или еще в постели?.. Вот она целует его в небритую щеку и идет готовить завтрак. Она приготовит завтрак или потребует, чтобы кофе в постель принес он?.. Вот она приходит на родительское собрание к Кире, и, когда учительница с ехидством, как это всегда происходит, начинает жаловаться на плохое поведение его дочки, она… Что делает Кирш? Скорее всего, показывает свой коронный «fuck!»…
Иногда Денис задумывался, хотел бы он видеть Кирш своей женой… Ему нравилось заботиться о ней и ее сыне, откладывать им деньги, привозить продукты; нравилось вытаскивать Кирш из драк, не получая благодарности, нравилось, когда она вырывалась, гневно хмуря брови, стоило ему попытаться прикоснуться к ней чуть нежнее, чем то позволяет дружба… Он видел в ней женщину, но именно ту, которая и к тридцати годам все еще похожа на мальчишку и уже знает что-то такое, что не позволит ей до конца вернуться к себе — женщине, даже если бы она того захотела. Денису нравился в Кирш неженский инстинкт завоевателя и совершенно девический, непорочный испуг в глазах, если она видела чье-то страдание.
Бывшие коллеги понимающе кивали, замечая то придыхание, с каким он разговаривал с Кирш. Почему? Денис и сам не мог понять, возможно, только психиатрии под силу разобраться, отчего многие менты так любят садо-мазо, почему сильные и грубые мужчины часто с умоляющими взглядами ползают в ногах — если не у юношей, то у женщин, похожих на них. Среди агентов, информирующих милицию, было много лесбиянок, и Денис не раз видел, как его сослуживцы используют агентурную есть «не по назначению». За нехитрую плату — героин, легко доступный высоким чинам, можно было воплощать в жизнь свои самые смелые сексуальные фантазии. Если бы Денис не знал, что в этой грязи бывают другие менты, не знал, что это может коснуться Кирш, он не бросил бы службу так рано. Но все равно ушел бы из-за нее — не из-за Кирш, из-за грязи.
Тогда Кирш уже была не на системе и употребляла героин, только если его «по доброте душевной» заносили знакомые, а она противостоять искушению была не в силах. Денис спрашивал: «Бывают наркоманы, которых вылечивают раз и навсегда?» Кирш ухмылялась; «Бывших наркоманов не бывает: старик опиум умеет ждать!.. Главное — помнить, что ты наркоман, не строить иллюзий и сопротивляться». У Кирш было желание для сопротивления: там, где не помогли никакие клиники, вытащило именно оно. Весь вопрос в том, есть ли человек сам у себя или уже простился со своим «я», со своими честолюбивыми амбициями и с тем, что стоит выше желаний и потребностей, — с мечтами. Кирш не прощалась, а потому была не из тех наркоманов, которые готовы за дозу предать кого угодно, включая себя. Сделать ее агентом районным операм не удалось, добиться чего-то иного — тоже. Они не настаивали, а Денис об этих историях даже не знал, не знал до того момента, как в дверь Кирш не постучал его непосредственный начальник, точнее, до того вечера, когда он не услышал по телефону затянуто-обреченный голос Кирш и не увидел спустя полчаса ее разбитую губу.
…Тогда полковник Мишин был слегка навеселе и, когда Кирш открыла ему дверь, вошел в незнакомую квартиру, как к себе домой, и игриво оглядел хозяйку с ног до головы.