В клубе, в «Перчатке», Кирш тоже окружали в основном не имена, а прозвища: Фекла, Кот, Рэй, Ли Лит, Латинос и так далее.
С Ли Лит (Олсй) они дружили еще с юности — с первой «плановой» компании, когда они слушали Роллинг стоунз, курили травку и считали себя богемой. Оле нравилось считаться порочной, и она с удовольствием зацепилась за комментарий знакомого астролога к ее гороскопу; «У тебя черная лупа — Лилит — в Скорпионе. В прошлой жизни ты занималась черной магией или была насильником». В такой же восторг Олю повергла притча о Лилит — «неправильной» женщине, слепленной Богом до Евы. Имя «Лилит» зачаровало Олю, и среди своих она стала называться именно так. Естественно, все обращались к ней просто «Ли», и имя разделилось на две части, выгодно вместившие многие пристрастия Оли; детскую влюбленность в Брюса Ли, несколько запомнившихся каникул в Литве и Литературный институт.
С прозвищем Рэй все было проще: почему Лена стала Рэй, никто не знал, даже она сама. Можно было бы Рой, но, возможно, в глубине души иногда ей хотелось быть Рэйчел.
Рэй была транссексуалом. Она с детства отвергала платья, играла с мальчишками в футбол, говорила про себя: «Я пошел» и «Л сказал», а в двенадцать лет влюбилась в девочку-одноклассницу. Позже, когда другие девчонки начали красить губы, ходить на каблучках и делать прически, Рэй брилась наголо, носила свободную тельняшку и по-мужицки плевала через плечо.
– Это мальчик или девочка? — перешептывались люди у нее за спиной.
Услышав это, она с вызовом разворачивалась и кричала:
— Сами, что ли, не видите, что мальчик!
Когда Рэй было восемнадцать, умерла ее мама. С тех пор больше никто не называл Рэй «Леночкой». Отец всегда обращался к ней: «Лейка!» и отлавливал по двору с ремнем в руках. Мама, когда была жива, умоляла его не трогать девочку, а тот в ответ кричал: «Вот когда внушу ей, что она — «девочка», тогда перестану лупить!» После смерти матери Рзй стало страшно возвращаться домой: она запирала комнату на ключ и боялась разговаривать с угрюмым отцом. Если им все-таки случалось столкнуться, когда отец был пьян, Рэй выскакивала из квартиры и часами бродила по городу. Если тоска была нестерпимой, Лена бежала на кладбище, садилась у маминой могилы и плакала, иногда просто молчала, но уходила всегда с чувством, что мир успокоился и заснул у ее ног. Вес это прекратилось неожиданно.
Однажды Рэй шла вдоль оград и вдруг резко вскинула голову: прямо перед ней возвышался уходящий из земли в небо светящимся столб. Ее охватила дрожь: сначала показалось, что вот теперь наконец ее (его?) заберут отсюда туда, далеко, где ее пол уже не будет иметь никакого значения. Через секунду Рэи решила, что просто сошла с ума, и отец прав, пытаясь пристроить ее в психиатрическую больницу. Столб не исчезал, Рэй попятилась, отвернулась и бросилась бежать прочь от кладбища. С тех пор она боялась ходить на могилу и обращалась к маме лишь в мыслях перед сном.
За охапкой цветов была видна только темная челка Кирш:
— На, это тебе, Лиз…
— Ой!.. — Лиза всплеснула руками и потянулась за букетом. Розы были точно такого же цвета, как ее новая рубиновая стрижка с прядями, огибающими овал лица. Лиза была в сабо на высоких платформах, но все равно чуть привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Кирш. Та увернулась и прошла в квартиру, «Когда не любишь человека, поцелуи это слишком много, когда любишь — слишком мало, к чему они вообще?» — кажется, так Цветаева писала в повести «Сонечка», которую, кстати, дала прочесть Кирш именно Лиза
Кирш остановилась в коридоре и смерила взглядом именинницу: мелкими шажками гейши маленькая Лиза под большим букетом удалялась на кухню.
— Красивые штанишки, тебе идут. — Кирш прислонилась плечом к стене, обитой мешковиной, и заплела ногу за йогу.
Лиза выглянула, улыбаясь, и, выпятив нижнюю губу, похлопала себя руками по бедрам.
— Если бы немного здесь убрать, сидели бы великолепно…
Кирш надменно цокнула и указательным пальцем поправила на носу очки.
— Чего убрать?! Мадам, вы и так гном!
Лиза снова юркнула на кухню. Кирш сняла очки и попробовала так же невинно выпятить губку, как Лиза. Ей показалось, что со стороны она должна сейчас смотреться довольно забавно и куда глупей, чем кто бы то ни было, сделавший такую гримасу. Лиза казалась ей милой, доброй и красивой и имела право дурачиться, говорить глупые нежности и вот так выпячивать губу. Себя Кирш видела угловатой и непривлекательной, ее единственным достоинством была броня. Только эта броня держала и интриговала свиту неровно дышащих людей, всегда вьющуюся вокруг Кирш. Говорят, даже знаменитые полководцы и императоры могут страдать от комплекса неполноценности; настоящие комплексы не видны постороннему глазу, и Кирш казалась всем до безобразия, до восхищения самоуверенной. Конечно, с ней было нелегко: больная самооценка — это театр одного актера, который требует от самых верных зрителей постоянных жертвоприношений.
Заверещал домофон, и Кирш резко оторвалась от стены, быстро пригладила пальцами прореженную челку и развернулась к книжным полкам, успев скользнуть взглядом по зеркалу, Пока гости будут подниматься на двенадцатый этаж, она успеет почувствовать себя запятой, — Кирш вытащила с полки зеленый сборник и открыла наугад.
…Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток.
Как Вашей брошечки змалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком.
Как я Вам нравилась такой.
Лиза сделала несколько «ритуальных» движений, с помощью которых женщины наспех прихорашиваются перед зеркалом: махнула рукой по волосам, одернула блузку, стряхнула какие-то невидимые крошки с бедер, втянув при этом живот, и выпрямилась, глядя на себя вполоборота. Потом взглянула на Кирш и сказала, кивнув на книгу:
— Классная она, да?
— Так, замороченная,,. — зачем-то равнодушно ответила Кирш,
В квартиру ворвался гул; шелест букетов, стук каблуков и два колоратурных сопрано с куртуазными поздравлениями — это явились Ли Лит и Стелла. Лиза благодарила, Кирш удивленно приподняла бровь: обе дамы не поддерживали между собой дружеских отношений, потому что им совершенно нечего было получить друг от друга. Увы, но каждая дружба корыстна: циник должен дружить с романтиком, легкомысленный с серьезным, жесткий с мягким… В противном случае в мире ис будет равновесия. Двум стервам нечем поделиться друг с другом. Кирш называла Ли Лиг «порядочной» стервой, а Стеллу — «непорядочной», и разница была только в этом. Поэтому, разумеется, войти вместе в квартиру они могли, только случайно встретившись у подъезда:
Ли Лит кивнула Кирш и среагировала на ее удивленную бровь:
— У Стеллы машина сломалась, она попросила за ней заехать.
Стелла была плохо знакома с Лизой, но уверенно проследовала в комнату, оставив хозяйку позади.
— Елизавета, ты посещаешь салоны? Могу порекомендовать…— Эту фразу Стелла произнесла уже из кресла, изучая по очереди Лизину комнату и свой маникюр. Почему-то именно эти слова упрямо выстукивала память Кирш, когда позже она вновь и вновь вспоминала этот вечер. Ничего не предвещало.,. Так получается, что поворотные события в жизни вкрадываются в нее незаметно, как тени гостей, пришедших, когда праздник уже в разгаре. Сами праздники начинаются одинаково, но не всегда заканчиваются как праздник.
Обычное начало; голоса, смех и музыка. Последние гости (это были Лизина младшая сестра с приятелем) пришли, когда в доме уже было накурено, несколько голосов на кухне говорили на повышенных тонах, а кое-кто из пришедших раньше уже успел отправиться восвояси. Вновь прибывшие были встречены недоуменными взглядами и уселись в углу.
Уже позже, когда все случилось, Кирш мучительно пыталась вспомнить каждого гостя в отдельности: ничего подозрительного, никого, кто мог бы иметь претензии к Лизе, хотя… Большинство из гостей были их общими знакомыми по клубу и в основном давними приятельницами Кирш, поневоле столкнувшимися с существованием ее подруги. Замкнутая и спокойная Лиза, работающая администратором в тихой и благочинной гостинице Академии наук, просто не могла быть знакома с таким количеством людей. Кирш называла Лизу «чертенком из тихого омута»: ее связи с миром были малочисленны, не выглядели подозрительными, но словно вызывали к жизни то не самое лучшее, что прятала ее душа…. У Кирш все было наоборот: в ее дом были вхожи воры-рецидивисты, пациенты с психиатрическим диагнозом, люди опустившиеся, оступившиеся и признанные обществом неблагонадежными. Они были отвергнуты прочим миром, только поэтому их не отталкивала Кирш. Лиза журила подругу: «Пьесу Горького «На дне» можно писать с твоей жизни!»