– Скажи мне, милая, – спросил я Мэй, – каким я становлюсь, когда напиваюсь?

Мэй задумалась.

– Право, это сложно определить. Даже я не могу с уверенностью сказать, пьян ты или нет. Ты не шатаешься, ты не грубишь. Ты вырубаешься, но по твоему виду этого не заметишь. Ты становишься веселым, говоришь с апломбом и немножко донкихотствуешь.

– Как это?

– Ты хочешь исправить несправедливость во всем мире и утверждаешь, что тебе вполне по силам это сделать.

– Другими словами, я становлюсь совершенно ненормальным?

– Да, но очень симпатичным. До того момента, когда ты окончательно ломаешься. Тогда ты становишься плохим.

Именно так и было в «Бат Клабе» до того момента, когда я рухнул лицом вниз и потащил потом Лу в «Глэдис Отель». Я посмотрел на свои руки. Они дрожали. Я не был трусом. Это я доказал во время войны и имел несколько наград, подтверждающих это. Но сегодня было совсем другое дело. Это больше походило на те задания, которые приходилось выполнять на островах Тихого океана, когда за стволом каждого дерева сидел в засаде вражеский снайпер и все деревья в джунглях походили одно на другое. Я даже не знал, откуда Мантин звонил. Может быть, он стоял в этот момент под моим окном и ждал удобного момента, чтобы подстрелить того, кого он считал за желтолицего. Я направился в нашу комнату и вытащил из-под стопки белья мой 38 калибр. С правом ношения оружия у меня все было в порядке, так как я работал у адвоката.

– Куда ты идешь? – спросила Мэй, не отстававшая от меня ни на шаг.

– Пойду поговорю с Кендаллом. Он меня уволил, он шельмец, это бесспорно, но все-таки он очень хороший адвокат. Если я дам ему те две сотни долларов, которые упали с неба, он может быть, найдет способ вытащить меня из этой истории.

– Нет, – сухо сказала Мэй.

Я посмотрел на нее.

– Почему же нет? Мантин уверен, что я уже говорил с Кендаллом и что Кендалл посоветовал мне не быть идиотом и договориться с другими. Это означает, что Кендалл по уши замешан и в его интересах, чтобы я выпутался из всего этого. В противном случае, он вслед за мной попадет в черный список.

– Это правильно, – согласилась Мэй. – Однако...

– Что?

Мэй глубоко вздохнула.

– Ничего. Разве только... Если ты идешь к Кендаллу, я пойду с тобой.

– Об этом не может быть и речи, малютка.

Мэй прошла в комнату и сняла через голову домашнее платье.

– Не спорь, Джим. Я буду готова через минуту. Надену платье и припудрюсь.

Спорить с Мэй было бесполезно. Я это знал по опыту. Уж если она что решила, так оно и будет. Я сунул пистолет в карман пиджака и присел на край кровати.

– Ладно. Но, по всей вероятности, на улице поджидает Мантин.

Мэй бросила платье для дома на спинку стула.

– Ба! И что дальше?

Она зажгла лампу на своем туалетном столике и стала собирать на затылке свои медового цвета волосы. Мэй очень редко носила бюстгальтер. Она в нем не нуждалась. Ее груди были такими же твердыми, как в первую брачную ночь. На ней были надеты только хлопчатобумажные трусики. Я наблюдал через зеркало туалетного столика, как она сняла хлопчатобумажные и надела шелковые трусики. Я спрашивал себя, как мне могла нравиться Лу. Мэй заметила, что я за ней подсматривал.

– Гляди-ка, – сказала она через плечо. – Вот уж не думала, что тебя это интересует.

Она натянула шелковые трусики, затем села перед туалетным столиком и расчесала волосы.

– Я люблю тебя, Мэй.

Мэй припудрила носик и подкрасила губы. Потом встала, достала из гардероба бледно-желтое платье и надела его через голову.

– Это все слова, – бросила она мне.

Она имела право ставить меня на место. Я ничего не ответил ей на это. Она в последний раз поправила волосы и повернулась ко мне лицом.

– Так хорошо?

– Ты роскошно выглядишь, – сказал я, и это была правда. – Ты, наверно, сейчас мне не веришь, это твое право, но я говорю тебе совершенно искренне: я тебя люблю.

Лицо Мэй размякло. Губы ее задрожали. Она положила свои ручки мне на плечи.

– Я люблю тебя, Джим, – серьезно сказала она. – И я хочу, чтобы ты всегда помнил, что ты для меня дороже всех на свете.

Я поцеловал ее в кончик носа. Потом, чтобы не размякнуть от сентиментальности и не выглядеть совсем смешным, я переменил тему разговора.

– Давай, возьмем с собой эти десять бумажек. Может быть, Кендалл сможет воспользоваться ими для того, чтобы вытащить меня из этой истории.

Мэй вытащила из под матраца коричневый конверт и положила его в свою белую сумку.

– Выгоняй машину, – сказала она. – Я закрою окна.

Я выгнал машину после того, как убедился, что Мантина не было ни позади дома, ни в садике. Ожидая Мэй, я обдумал то, что она мне сказала.

«Я хочу, чтобы ты всегда помнил, что ты для меня дороже всех на свете».

Зачем она мне это сказала? За те десять лет, что мы были женаты, я ни разу ни в чем не подозревал Мэй. Я испытывал до странности неприятное чувство. Что она хотела сказать? Она говорила, что какой-то мужчина звонил ей, чтобы сказать, что я был в «Глэдис Отеле» с Лу. Но она не сказала, кто это был.

Мэй захлопнула дверь веранды и села в машину рядом со мной.

Я медленно поехал по аллее.

– Кто тебе звонил, чтобы сказать, что я был с Лу?

Мэй поправила челку, смотрясь в зеркало заднего вида при свете ламп приборной доски.

– Он не назвался. Ну, я прошу тебя, Джим, давай не будем об этом больше говорить. Будто ничего этого и не было!

– Я только этого и хочу, – ответил я.

Начиналась ночь. На улице было тихо. Маленький Гиннис позабыл на дороге свой трехколесный велосипед. Его могла раздавить любая случайно заехавшая на улицу машина. Я остановил машину, отнес велосипед на газон к Пату и снова сел за руль.

– Сколько соседей знают про то, что я вчера был пьян? – спросил я у Мэй.

– Только Гуэн и Боб, – ответила Мэй. – Остальным было сказано, что тебя срочно вызвали в Тампа по просьбе мистера Кендалла и что торжество переносится на другой вечер.

Я погладил ее по колену:

– Ты умница.

Перед «Сэндбаром» стояло несколько машин. Я отправился на карниз. Позднее движение будет оживленнее, а пока на дороге машин было мало. Было время отлива. Морем пахло за сотню метров. Начали свое пение лягушки и цикады. Я заметил, что бессознательно оставил руку на колене Мэй. Я гладил его, думая, как обычно, о другом.

Мэй прижала мою руку к колену.

– А она так же хороша, как я? – спросила она тонким голоском, но со скрытой агрессивностью в тоне.

Я был занят тем, что обдумывал, что надо было сказать Кендаллу. Я бросил на нее косой взгляд, не понимая, о чем шла речь.

– Кто?

– Лу. Я имею в виду в кровати.

– Нет, – сказал я.

Ох уж эти женщины!

Мы выехали из города на длинную песчаную косу, отделяющую бухту от залива, шириной около километра. Стало значительно свежее. С моря дул ветерок. Огромными веерами, раскачиваемыми ветром, вырисовывались на фоне темного неба кроны высоких пальм, окаймлявших дорогу. Всходила луна.

За время, прошедшее с моего детства, побережье сильно засорили. Особенно за последние десять лет. Теперь на нем стояли тесными рядами гостиницы, ночные бары, маленькие магазинчики и виллы. Там можно было найти все, что угодно, и по любой цене. Там были шикарные отели и скромные пансионы. Одни виллы походили на простые хижины, а другие, похожие на дворцы, были окружены парками, одни решетки которых стоили столько же, сколько и сами дома. Время от времени между владениями виднелись участки пляжа, поросшие дроком, карликовыми пальмами и покрытые белым песком. Они кишели крабами точно так же, как и в тот день, когда испанцы впервые прибыли сюда полюбоваться этим дивным пейзажем.

Чем дальше от Сентер Авенин Каузвэй, тем более возрастал снобизм кварталов. Для того чтобы здесь жить, надо было, воистину, быть набитым деньгами.