— Ну что ты об этом знаешь? — воскликнул Кроучер. — У тебя вообще кишка тонка, чтобы сбежать куда-нибудь, вот потому ты и не разбираешься. В спортивном костюме же намного легче бежать. Для того люди их и носят.

— Так, я как следует подумал обо всем этом, — встрял в разговор Морби, — и решил: я тоже с вами побегу. Не могу больше здесь оставаться. Самое противное место на земле.

— Нельзя, — заявил Верной. — Ты не скопил денег на билет.

— Мать дала мне два фунта на день рождения, — отозвался Морби, — и я их приберег.

— Деньги при тебе? — спросил Бэмбраф.

— Да, — кивнул Морби.

— Ну так дай один фунт Кроучеру, а другой — Тилли.

— Нет, — возразил мальчик, — они мои.

— Не нужны нам его деньги, — сказал Кроучер. — И сам он тоже нам не нужен.

— Это мой будильник, — заявил Морби, — почему же мне тогда нельзя с вами?

— Потому что ты не запасся спортивным костюмом, — объяснил Тилли.

— Но я ненавижу это место даже еще больше, чем вы, — пожаловался Морби.

— Ну так сам разработай свой собственный план, — заметил Тилли, — и убегай сам по себе. А это все — наша идея, и нам не нужны посторонние.

— Морби вообще всегда у всех списывает, — презрительно проговорил Бэмбраф, — а потому я предлагаю объявить ему бойкот.

— Ну, тогда и не будите меня, когда часы остановятся, — обиженно произнес Морби. — И не просите о помощи. И вообще, это мои часы.

— Ну смотри, — пригрозил Бэмбраф, — если не поможешь, обещаю, что по шее ты от меня точно получишь.

— Ну ладно, — буркнул Морби, — но только учти, что счет в завтрашней игре я буду вести, и все твои пробежечки и удары тоже я буду записывать — если, конечно, вообще стану их записывать.

— Нет, это нельзя делать. Тебя за это исключат.

— Ну, это только по-твоему. И потом, если меня и исключат, это даже лучше будет — поскорее унесу отсюда ноги. В конце концов, чтобы отсюда смыться, совсем необязательно убегать, разве не так?

— Морби, ты просто глупый. Все знают, что ты глупый, и не надо показывать это лишний раз. Ведь если тебя исключат, то тебя потом ни в одну другую школу не примут, а если пойдешь в армию, то никогда не станешь офицером, а на хорошую работу захочешь устроиться — только швейцаром и возьмут, или что-нибудь вроде этого, а то и вовсе камни будешь дробить, как каторжник какой-то, и вообще тебя отовсюду вышвырнут, потому что ты будешь никому не нужен. В общем, сам знаешь, что тебя ждет, если исключат из школы.

— У моего отца денег больше, чем у твоего, так что, скорее всего, это ты будешь просить у меня работу, а не я у тебя — это, что касается работы, — и если мой отец тебя все же куда-нибудь пристроит, то ты все равно не продвинешься высоко, разве что я замолвлю за тебя словечко, да только ты от меня этого никогда не дождешься, а потому…

— Все это меня совершенно не касается, даже если бы у твоего отца были все деньги в мире, потому что я вообще пойду служить в армию, а армия это не работа, это — армия, и если ты хочешь там продвинуться, то тебе вовсе необязательно клянчить у таких толстяков, как твой отец, потому что в армии не пристраивают, а повышают по службе, и когда меня повысят, я приду к твоему отцу и заставлю его сделать так, что весь его бизнес станет моим. А может и вообще велю обоих вас расстрелять.

— Ты не можешь этого сделать, Бэмбраф, потому что…

Дверь неожиданно распахнулась.

На пороге стоял мистер Хэрборд.

— Так, кто здесь разговаривает?

Молчание.

— Я жду.

Ответа нет.

— Это ты, Вернон?

— Нет, сэр, это не я.

— Дэнби?

— Нет, сэр.

— Подмоур, мне кажется, это я твой голос слышал?

— Нет, сэр, это не так.

— Ну так вот, если я сейчас же не лягу спать, то потом накажу всю палату. Харрис?

— Нет, сэр.

— Это я говорил, — произнес Кроучер.

— Ага, ну что ж, по крайней мере, хоть одному хватило смелости честно признаться. Так ты что, Кроучер, сам с собой разговаривал?

Молчание.

— А ты знаешь, что говорят по этому поводу? Что сами с собой разговаривают только те, у кого двух клепок в голове не хватает. Правда, мне лично кажется, что если здесь кому их и не хватает, так это какому-то шалопаю, который позволяет Кроучеру взять всю вину на себя. Не думаю, Кроучер, чтобы у тебя возникло желание снова поговорить с этим человеком, как ты полагаешь? Или считаешь, что получить всю порцию самому лучше, чем разделить ее напополам с другим, а?

— Сэр, это я разговаривал с Кроучером, — проговорил Тилли.

— А-а! — произнес мистер Хэрборд, и вся палата про себя облегченно вздохнула, смекнув, что Кроучер и Тилли поступили очень даже по-умному. Просто все знали, что старый Хэрборд любил держать ребят в напряжении и неведении относительно того, какое наказание уготовил им на следующий день, и никогда не был скор на расправу. Потому что, если бы это был старый Эдамс, то он, скорее всего, попросту погнал бы всех в умывальную, да еще бы тапочками стал кидаться. Но Тилли и Кроучера уже завтра здесь не будет, а потому все испытали еще большее возбуждение, поняв про себя, что это лишний раз подтверждает серьезность их намерений бежать из интерната.

— Ну что ж, Кроучер и Тилли, как вы отнесетесь к идее, если завтра утром, сразу после молитвы, мы немного побеседуем с вами на эту тему? Да, лучше всего сразу утром. А потом пойдете на завтрак с мыслями о том, что получили хороший заряд на весь день. Спокойной ночи!

Мистер Хэрборд закрыл дверь.

Больше никто уже не разговаривал, хотя через минуту со стороны койки Бэмбрафа раздался негромкий шум — это он заводил будильник.

Потом он принялся смазывать маслом свою бейсбольную биту, после чего поставил ее рядом с койкой, легонько погладил рукой — то ли для удачи в завтрашнем матче, то ли просто, чтобы убедиться в том, что она там стоит, — а затем повернулся на бок и быстро заснул.

Морби лежал, подложив руки под голову — он ждал, когда Бэмбраф уснет, чтобы можно было забрать назад свой будильник, — но заснул еще до того, как успел привести свой план в действие.

Джонсон же думал о том, какая участь ждет Кроучера и Тилли, когда их поймают. Интересно, высекут ли их дважды — один раз за побег, и еще раз — за то, что разговаривали после отбоя? И, если так, то за что будет первое наказание? И последуют ли они одно за другим? Правда, он отнюдь не был уверен в том, что вообще будет что-нибудь подобное. «Все это так, туфта», — предположил он. Сам он уже убегал пару раз, но ничего особенного за этим не последовало. Его даже не высекли. Зато Кроучеру доставалось на орехи, причем довольно часто, и об этом все знали. И, если верить предположениям остальных, на сей раз это будет что-то особо страшное.

Его возбуждение достигло такой степени, что он почувствовал жгучее желание исполнить «первый номер». Теперь ему действительно надо было выйти в туалет, причем отнюдь не для того, чтобы почистить зубы, но было уже поздно. И мистер Хэрборд, наверное, стоит сейчас за дверью, и ждет, когда он выйдет, чтобы шлепнуть как следует.

Он укрылся одеялом с головой и, выждав еще минуту, дал волю своему пузырю — помочился прямо в постель. Сразу же наступило долгожданное облегчение, после чего он осторожно высунул голову из-под одеяла. Потом огляделся вокруг, гадая про себя, догадался ли кто-нибудь о том, что он только что сделал.

Однако в палате стояла полная тишина. Фары проносящихся по улице машин высвечивали на потолке затейливые, сменяющие друг друга нагромождения темных и светлых полос, и он зачарованно наблюдал за их движением, покуда темнота в палате не сгустилась еще больше, и сам он тоже не начал погружаться в свою собственную, лишь ему одному принадлежащую темень. Как бы ему хотелось, чтобы будильник не потревожил его сон. Больше всего на свете он не любил, когда его будили посреди ночи. Но, если стибрить часы, чтобы этого и в самом деле не случилось, то Бэмбраф обязательно потом его поколотит, а кроме того, Кроучер и Тилли не смогут сбежать, и тогда их не высекут, хотя они того явно заслуживали — а то очень уж возгордились по поводу своей затеи. Но почему сам он даже после своих побегов не приобрел такую же популярность? Думая об этом, он машинально посасывал мятную лепешку, и так и заснул, придавив языком нерастворившуюся ее половинку к щеке.