Он явно хотел еще что-то добавить, но вдруг засипел и осекся, странно выпучив глаза. Я оглянулся. К нам подходила Таратора в сопровождении Сэма Голдуина. Выглядела она, как всегда, на миллион долларов, в каком-то облегающем облачении, больше подчеркивающем, так сказать, чем скрывающем изящную фигуру.

Я от души ей обрадовался. С этим Гасси, который, как валаамова ослица, уперся и не желает передавать пас, было ясно, что тут нужен женский подход. Мне не потребовалось и двух секунд, чтобы принять решение: сейчас я их познакомлю, и пусть она сама растапливает его железную волю.

Что дело ей удастся, представлялось мне вполне вероятным. Отличаясь от моей тети Агаты во всех отношениях, кроме одного, Кора Таратора, подобно этой выдающейся мегере, обладает властным характером. Когда ей от тебя чего-то надо, ты оглянуться не успел, как уж подчинился и делаешь что требуется. Причем всегда так было, с самых ранних детских лет. Помню, раз в нашем совместном танцклассе она дала мне апельсин, превратившийся с возрастом в сине-желтую плесневелую кашу, и распорядилась, чтобы я швырнул им в нашу наставницу, которая чем-то, забыл уже чем, заслужила ее неудовольствие. И я это безропотно выполнил, хотя и знал, как горька будет расплата.

– Привет, – произнес я, уклоняясь от попыток мерзкого животного положить мне на плечи передние лапы и поточить язычище об мое лицо. Указав большим пальцем, я представил: – Гасси.

Тараторкине лицо осветилось восторгом. Мотор обаяния был сразу же запущен на все обороты.

– О, так это и есть мистер Финк-Ноттл? Как поживаете, мистер Финк-Ноттл? Я так рада с вами познакомиться, мистер Финк-Ноттл. Как удачно, что мы встретились. Я хотела обсудить с вами некоторые детали постановки.

– Мы как раз на эту тему сейчас говорили, – заметил я. – Гасси немного упирается насчет того, чтобы играть Пата.

– Неужели?

– Я подумал, может, тебе захочется уговорить его. Я вас оставлю вдвоем, – сказал я и немедленно дал стрекача. Заворачивая за угол, я оглянулся: Тараторка держалась одной изящной рукой за лацкан его пиджака, а другой изящной рукой делала умоляющие заискивающие жесты, что даже для самого скудоумного и некритичного наблюдателя могло означать лишь одно: обработку по первому классу.

Довольный, я направил шаги в «Деверил-Холл», настороженно поглядывая направо и налево, не рыщет ли поблизости которая-нибудь из теть. Так я живой и невредимый добрался до своей комнаты. Полчаса спустя, когда я сидел в задумчивости, блаженно покуривая сигарету, прибыл Гасси, и я сразу же понял, что это уже не тот хмурый и надутый Финк-Ноттл, который так беспощадно отказал в месте под солнцем Пату и Майку, когда мы с ним общались предыдущий раз. Теперь он был сама бодрость, лицо сияет, в петлице пиджака – цветок, которого прежде там уж точно не было.

– Привет, привет. Берти, – говорит Гасси. – Послушай, Берти, почему же ты мне не сказал, что мисс Перебрайт – это Кора Старр, кинозвезда? Я ее давний горячий поклонник. Чудесная девушка, правда? И совсем не похожа на брата, которого я всегда считал и буду считать первой скотиной Британии. После нашего разговора я увидел этот скетч с диалогом невпопад в совершенно новом свете.

– Я так и думал.

– Поразительно, такая миловидная девушка, а имеет ум острый, как бритва, да еще способна излагать свои доводы с кристальной ясностью, и сразу видишь, что она во всем права.

– Да, юная Таратора – убедительная язва.

– Я бы предпочел, чтобы ты не называл ее язвой. Таратора, так вы ее зовете? Очень милое прозвище.

– Так что же вы решили? Ты играешь в скетче?

– О да, мы с ней обо всем договорились. Она полностью опровергла мои возражения. Мы еще раз просмотрели текст после твоего ухода, и ей удалось склонить меня к ее точке зрения, что это простой, здоровый юмор, а вовсе не непристойное шутовство. Дешевка, конечно, зато, как доказала мне мисс Перебрайт, написано очень сценично. Она уверена, что я буду иметь шумный успех.

– Да, у тебя публика со скамеек попадает от хохота. Мне очень жаль, что я сам не могу выступить в роли Пата.

– Я думаю, это даже к лучшему. Не твой типаж, по-моему.

– Очень даже мой типаж, – возмутился я. – Я бы сыграл потрясающе.

– А Тараторка считает, что нет. Она говорит, она очень рада, что ты выбыл из игры и я занял твое место. Она говорит, роль требует широкой, жизненной трактовки, а ты слишком мельчишь. Это роль, для которой нужна яркая индивидуальность и точный расчет времени, и Таратора сразу поняла, как только увидела меня, что перед нею идеальный Пат. Девушки с таким опытом, как у нее, чувствуют подобные вещи моментально.

Я сдался. С актерами-любителями спорить бесполезно, а Огастус Финк-Ноттл за двадцать минут общения с Тараторкой явно переродился из безобидного охотника за тритонами в типичного актера-любителя, какие попивают портвейн в винных погребках и зовут один другого «голуба ты моя» в самом что ни на есть доподлинном американском духе. Еще мгновенье, и он, пожалуй, меня начнет величать «голУбой».

– Ладно, что толку теперь об этом говорить, – вздохнул я. – Все равно ведь я не могу выступить. Мадлен не понравилось бы, если бы ее нареченный жених показался на публике при зеленой бороде.

– Да, она девица со странностями.

Мне показалось, что я могу стереть с его лица эту дурацкую ухмылку, надо лишь кое о чем ему напомнить.

– Ну а как же Доббс?

– Что – Доббс?

– В предыдущем нашем разговоре ты выражал беспокойство, из-за того что тебе придется отколотить полицейского Доббса зонтиком.

– Ах, Доббс! Его не будет. Отказался от роли. Когда мы проводили ознакомительную читку, он как раз подошел и стал подавать реплики за Майка, но оказался совершенно безнадежен. Ни техники, ни индивидуальности. И не слушает режиссера. На каждом слове принимается спорить с трактовкой постановщика. Тараторка в конце концов не выдержала и стала на него орать, он тоже не выдержал и стал орать на нее, и кончилось тем, что этот ее пес разволновался и цапнул его за ногу.

– Боже мой!

– Да, это создало неблагоприятную обстановку. Таратора выступила в защиту пса, и очень убедительно, в том смысле, что он, может быть, с самого юного возраста, совсем еще крошкой, подвергался преследованиям полиции, и поэтому если он и вонзит иной раз зуб в подвернувшегося полисмена, то на вполне законном основании; но Доббс не соглашался с ее точкой зрения, что проступок животного заслуживает всего лишь выговора. Он взял его под стражу и намерен держать в полицейском участке до тех пор, пока не удостоверится, что это его первый укус. Надо так понимать, что собака, на чьем счету только один укус, имеет довольно крепкие позиции в глазах закона.

– Но Сэм Голдуин укусил вчера Силверсмита.

– Вот как? Ну, если это станет известно, боюсь, у обвинения появится крупный козырь. Но я еще не досказал. Таратора вполне обоснованно разозлилась на неуступчивость Доббса и исключила его из спектакля и теперь собирается ввести на освободившееся место своего брата. Тут есть, конечно, риск, что викарий его узнает и получится неловкость, но Таратора думает, что в зеленой бороде он станет неузнаваем. А я от души рад, что моим партнером в скетче будет Перебрайт, я, кажется, не знаю другого человека, кого бы мне так же приятно было бы отдубасить зонтом, – задумчиво заключил Гасси и добавил, что только бы ему достать этим предметом до Китекэтовой башки – чертов Китекэт решит, что в него ударила молния. Было ясно, что Времени, великому целителю, придется немало потрудиться, прежде чем Гасси забудет и простит.

– Впрочем, некогда мне тут с тобой судачить, – сказал он затем. – Таратора пригласила меня на завтрак в викария, так что я тороплюсь. Я забежал только передать тебе стихи.

– Какие еще стихи?

– Про Кристофера Робина. Вот они.

Он вручил мне тоненькую тетрадочку стихов, и я недоуменно спросил:

– Зачем это?

– Ты их декламируешь в концерте. Не все, а те, что помечены крестиком. Их должен был читать я, Мадлен придает этому большое значение – ты ведь знаешь, стихи про Кристофера Робина она обожает, – но теперь мы с тобой поменялись номерами. Честно признаюсь, у меня стало гораздо легче на душе. Там есть один стишок про то, как кто-то скачет – «прыг-скок, скок-поскок», который… Словом, как я уже сказал, у меня стало легче на душе.