Батлер явно видит или догадывается о чем-то, что я упустил. О чем, черт побери? Он уже заслужил в полной мере, чтобы его как минимум лишили звания и навсегда выгнали из судебного зала. Если он слишком долго будет молчать и секретничать, мы все пропали».

Лица спутников расплывались перед глазами Хью туманными белыми пятнами. Все молчали.

Выбирая кратчайший путь, Джонсон проехал по Пэлл-Мэлл, вокруг Трафальгарской площади, вверх по Чаринг-Кросс-роуд, объезжая другие визгливо сигналившие машины. Миновали несколько улиц за людной Лестер-сквер, залитой разноцветными огнями, а когда оставили позади Лонг-Акр, атмосфера слегка изменилась. Звуки заглохли в густой дымной тьме.

Первой нарушила молчание Элен:

— Севен-Дайалс!… Почему я не помню?

Вопрос был адресован Хью, но она как-то невольно обратилась к Батлеру.

— Может, это трущобы какие-то?

Батлер снисходительно улыбнулся, что могло свести с ума любую женщину и на Элен произвело почти такое же воздействие.

— Шестьдесят — семьдесят лет назад, мадам, вы были бы совершенно правы.

Она передернулась, но промолчала.

— В викторианские времена, — любезно и галантно объяснял барристер, — там действительно были самые что ни на есть омерзительные трущобы, славившиеся нищетой, драками, лавками с джином, шлюхами и балладами.

— Балладами? — удивилась Элен.

— Именно, уличными балладами. В честь любого поистине сенсационного происшествия, когда, скажем, торговец свечами убил сразу трех своих любовниц или известный взломщик усадил купца из Сити в его собственный горящий камин, выпытывая, где он держит деньги. Складывались там и разнообразные песни, еще менее грамотные, но гораздо более впечатляющие, чем современная продукция Тин-Пан-Элли.[18]

Батлер повернулся к левому окну.

— Подобные вещи считались в викторианские времена развлечением? — спросил Хью.

— Самым интересным было повешение.

— А что стало с трущобами?

— Трущобы снесли в середине восьмидесятых годов девятнадцатого века, прокладывая Шафтсбери-авеню и Чаринг-Кросс-роуд. Может быть, Севен-Дайалс не самый фешенебельный район города, но не менее респектабельный, чем Кенсингтон-Гарденз. Фактически наиболее безопасный и, кроме того… — Адвокат вдруг умолк и схватил трубку переговорного устройства с шофером, сидевшим за стеклянной перегородкой. — Джонсон, притритесь к тротуару! Вон там, у магазинной витрины с синей лампочкой!

Двигавшийся в туманной тьме автомобиль резко остановился.

— Что там? — взвизгнула Пэм.

— Ничего, милая Иезавель. Джонсон! Я не успел разглядеть объявление на картонке в витрине антикварной лавки. Если у вас при себе тот большой электрический фонарь, включите его.

Они уже въехали в квартал Севен-Дайалс. Антикварный магазин, стоявший, как помнилось Хью, на углу, в действительности располагался в десяти ярдах от конца маленькой улочки. В одном он не ошибся: длинная запыленная витрина с выведенной белой эмалевой краской надписью «Дж. Коттерби» освещалась горевшей внутри низко висевшей над прилавком газовой лампой в грязном синем шелковом абажуре с длинной бахромой.

Было смутно видно, как Джонсон наклоняется, тянется к бардачку, открывает его и что-то оттуда вытаскивает. Потом па тротуар упал широкий бриллиантовый луч.

— Выше! — приказал Батлер. — Светите на табличку!

Он сказал только это и больше пока ничего.

На вывеске — куске грязно-белого картона — кто-то нетвердой рукой вывел крупными печатными буквами объявление. Когда на него упал свет, оно четко предстало перед глазами.

Патрик Батлер выбрался из машины секунд за пять, Хью за ним, оставив дверцу открытой. Однако Батлер, готовый, кажется, ворваться к Дж. Коттерби (магазин закрыт, не так ли?), остановился и огляделся вокруг.

Хотя они вроде бы были одни, за туманной пеленой ощущалась жизнь.

По диагонали напротив над стеклянной дверью театра «Оксфорд» мерцали расплывчатые, но тем не менее ярко светящиеся зеленые буквы «О» и «Р», частично проблескивала фамилия Испахан, тянулись узкие зеленые лучи, поскольку театр имел треугольную форму, вписываясь меж двумя улицами. В фойе медленно передвигались призрачные фигуры, попыхивая сигаретами.

Прямо впереди, в тридцати — сорока ярдах, светились верхние окна Букингемского отеля. Высокой ярко-красной электрической вывески почти не было видно, но свисток, которым портье вызывал такси, верещал беспрестанно.

Кто-то невидимый тихими приглушенными шагами переходил маленькую площадь. Невидимый автомобиль продвигался и пятился, ревел мотором, будто сыпал проклятиями. Пусто было лишь в освещенном синим светом магазинчике антиквара Дж. Коттерби.

— Джонсон! — услышал Хью голос Батлера.

— Слушаю, сэр.

— Идите сюда. У меня к вам просьба. Погасите фонарь. Дверца лимузина открылась, захлопнулась, солидный Джонсон выскочил, олицетворяя в данный момент внимание и готовность.

— Видите театр? Там сейчас антракт, возможно единственный за все представление. Пойдите смешайтесь с толпой в фойе. Шоферская форма послужит вам пропуском, сделайте вид, будто кого-то ищете.

— Кого, мистер Батлер?

— Никого. Слушайте, что говорят люди о спектакле, удался он или нет. Главного исполнителя заменяет некая мадам Фаюм. Возможно, она провалилась, возможно, имела успех. Потом возвращайтесь и доложите.

— Слушаюсь, сэр. — Джонсона одолело любопытство. — Разрешите спросить…

— Не разрешаю, старик. Не спрашивайте, зачем это нужно. Вперед, быстро! Нет, стойте. Сначала отведите машину футов на двадцать, чтобы она не торчала перед антикварной лавкой.

Под наблюдением хозяина Джонсон выполнил распоряжение. Адвокат просунул голову в заднюю дверцу, заверив:

— Здесь вы в полной безопасности, леди.

Было очевидно, что ни Элен, ни Пэм это вовсе не нравится. Тем не менее он, любезно кивнув, хлопнул дверцей и вернулся к стоявшему у магазинчика Хью. Последний тем временем не сводил глаз с застекленных дверей слева от длинной витрины Дж. Коттерби. Там на жалюзи на веревочке висела маленькая табличка с надписью «Открыто». На деревянной дверной панели под щелкой для почты белыми буквами была написана другая фамилия, но так низко, у самого тротуара, и в такой тени, что Хью не разобрал ее.

— А теперь, — сказал Батлер, — за перчатками мертвецов.

— Зачем нам сюда идти?

Нерешительно закусив губу, барристер протянул руку к круглой дверной ручке.

— По правде сказать, повесьте меня, если я сам знаю. Однако в сомнительные моменты надо действовать по наитию, тыкаться в глухие закоулки. Больше ничего не поделаешь.

— Вас интересуют перчатки?

— Интересуют?! — воскликнул барристер. — Перчаток слишком много, и они вообще не имеют значения, но должны обрести некий смысл, иначе мы окажемся в Бедламе.[19] Фактически это почти единственное, чего я в данном деле не понимаю.

— А комната, куда никто не мог проникнуть?

— Ах, — нетерпеливо бросил Батлер, — это объясняется проще простого.

Он открыл дверь и протиснулся в нее плечом.

За ней они наткнулись на закрытую деревянную дверь, за которой шла вверх деревянная лестница, ведущая, по ошибочному предположению Хью, в жилище антиквара.

В магазине стоял обычный для антикварных лавок кислый, застойный запах, чувствовался жгучий холод. Обнаружилось и нечто необычное — короткий прилавок, пристроенный к лестнице справа. Лампа в грязном синем абажуре свисала на длинном шнуре с потолка, почти касаясь бахромой прилавка.

В тусклом свете было видно содержимое лавки — главным образом помоечный хлам: масса фарфора, стекла, плохие, потемневшие от времени картины в затейливых, некогда позолоченных рамах, часы восемнадцатого века без стрелок…