— Все в порядке, — говорит отрывисто незнакомец, каким-то чудом очутившийся около погибавшего, — все в порядке, кроме рук. Обе твои руки сломаны. Остались ноги, — поэтому мы можем попытаться подняться наверх. Это будет потруднее спуска, но делать нечего. Я подвяжу тебя к себе, упирайся ногами.

Мирза Низам, затаив страшную боль, кивнул головой в знак согласия. Он прикоснулся к снегу, чтобы освежиться и вернуть себе часть сил.

Тогда незнакомец поднес к его губам флягу и дал ему выпить несколько глотков. Спирт, этот жидкий огонь, должен был сделать свое дело и поднять силы разбившегося, хотя бы на час.

— Благодарю, — сказал мирза Низам.

— Не за что, — отвечал незнакомец. Ведь ты сделал бы то же самое, будь я на твоем месте. Впрочем, ты можешь оказать мне взаимную услугу: нет ли у тебя табаку?..

Мирза Низам, не будучи в состоянии двинуть ни правой ни левой рукой, испытывал жгучую боль при малейшем толчке. Слабость в ушибленных ногах старого тела препятствовала ему упираться в зернистую толщу отвердевшего снега, который приходилось продавливать для упора. Тогда незнакомец схватил мирзу Низама своими могучими руками и взвалил на свои плечи.

В полусогнутом положении, с нечеловеческими усилиями, неимоверно напрягая всю свою волю, незнакомец стал подниматься со своей ношей.

Четыре часа ушло на движение до веревки, конец которой висел в воздухе посредине трещины, в том ее месте, где пологий скат превращался в вертикальный и где нужно было подыматься на одних руках на высоту нескольких саженей. Дальше наверх шел опять пологий спуск. Именно до этого места, где мирза Низам упал и так жестоко расшибся, хватило совокупности всех горных веревок, спущенных незнакомым путешественником Они были привязаны им к саням, перекрывавшим вверху трещину.

Во что бы то ни стало нужно было преодолеть эта несколько саженей пустого пространства.

Стальные мускулы незнакомца напряглись до последней степени. Фут за футом, как ловкий гимнаст, подымался он вверх, подымая и веревку, к которой он себя крепко привязал.

Привязанный к нему сзади мирза Низам охватил его поясницу ногами, сжав в зубах край воротника одежды своего спасителя. Руки его беспомощно болтались. И вдруг, когда они находились почти у цели, по-видимому, от того, что снег наверху осел, веревка выскользнула из рук незнакомца, и путешественники снова полетели вниз на всю длину ее. К счастью, удар, разложившись на всю поверхность полозьев саней, не подломил снегового моста.

Когда незнакомец несколько отошел от толчка, полученного при остановке падения, он оказался висевшим в воздухе посередине трещины, до стен которой он не мог достать руками, и медленно крутился.

Не отдыхая, собрав весь остаток воли, не дав опомниться потерявшему сознание мирзе Низаму, он проделал вновь немыслимое, поднятие вверх. Добравшись до отлогости, он пролежал в изнеможении более часа. Тем временем мирза Низам пришел в себя.

— Незнакомец! — сказал он. — Оставь меня одного умирать и уходи один, если можешь.

— Я не покину тебя, — отвечал англичанин, — и вообще никогда не бросаю начатого дела, — добавил он тихо, с еле заметной улыбкой.

Около полутора суток подымались они вверх.

За это время трещину засыпало снегом, который оледенел. Пришлось охотничьим ножом пробивать лед над головой для того, чтобы выйти из нового плена.

Полная луна осветила изможденные лица несчастных путников, их израненные до крови тела, на которых висели клочья изодранной одежды, когда они оказались на поверхности.

Вскоре они достигла долины, спускающейся к леднику.

Преодолев этот последний с чрезвычайными трудностями, благодаря крутому падению и обилию ледопадин, путники поднялись на материковый лед внутреннего нагорья, где встретили относительно ровную поверхность и где новым препятствием для движения был лишь сильный свежий ветер.

Когда они выходили из опасной полосы, удалившись от отверстия, в которое провалился мирза Низам, всего на пять минут ходьбы, как внезапно, без всякого толчка, широкая полоса ледникового барьера, тысячи тонн по весу, вдруг отломилась и рухнула на ледяное пол(е, сделав огромный пролом на месте прежней трещины. Место ее теперь заняла целая снежная пропасть…

Вспоминает мирза Низам, как заботливо лечил его англичанин и как, расставаясь, он, мирза Низам, снял с своей груди самый дорогой для себя предмет, — пластинку черного нефрита, подарок его матери в тот день, когда он, еще мальчишка, в первый раз отправился в горы.

— Незнакомец, — сказал мирза Низам, — скажи мне свое имя, чтобы я знал, кого будет отныне охранять этот талисман.

— Я — Мэк-Кормик, охотник, — отвечал тот.

В эти дни судьба связала их крепко накрепко.

Прошел год, и мирза Низам узнал, что Мэк-Кормик спас жизнь еще одному рокандцу при других обстоятельствах.

Ныне этот рокандец, — Рашид его имя, — помощник и заместитель мирзы Низама по охране Кон-и-Гута. Историю своего спасения Рашид рассказал мирзе Ни- заму сам. Рассказал он ему и многое другое о Мэк-Кормике, о чем узнал, благодаря долгой совместной с ним жизни: о его редкостном великодушии, изумительной отваге, почете, которым он окружен у себя на родине.

Спасенный Мэк-Кормиком Рашид пробыл у него более двух лет.

На его глазах произошло событие, благодаря которому жизнь охотника Мэк-Кормика оказалась связанной с жизнью мирзы Низама, всех рокандцев и самого Кон-и-Гута.

Дело было так.

Мэк-Кормик набирал людей в Роканде для одной из своих охот. Пылкий Рашид первый изъявил согласие сопровождать охотника.

Они изъездили много стран, побывали везде, где водятся первобытные дикие звери: на островах Южного моря, в Индо-Китае, на Цейлоне, в верховьях Ян-цзе- Кианга, в Индии и, в конце концов, очутились у подошвы Гималаев, на той узкой полосе земли, которая тянется на восток от Непала до отдаленных областей

Ассама. Здесь Мэк-Кормик гостил у раджи Каунпора.

Рашид с признательностью в сердце вспоминает эти годы, может быть, лучшие годы в своей жизни. Помнит Рашид, как под палящими лучами солнца, всегда скрывающийся в тени зверь, могучий, как слон, злой, как сама злоба — носорог — готов был пригвоздить его к пальмовому дереву. Словно прутья гнулись толстые деревья, когда он кинулся на охотников. Этот зверь, который с большим удовольствием глотает сучья в палец толщиной, находясь на воле, чем молоко в клетке зверинца, не высказывал никакого желания сдаться живым. Накинутое на него лассо, концами закрепленное за стволы деревьев, он порвал. Не представлялось возможным повторить ту же операцию и спутать зверя: лассо не хватало. Рокандцы разбежались, побросав свои копья, видя, что им не удастся перерезать ахиллесово сухожилие зверя, как они всегда это делают после того как он пойман.

Уйти от носорога было не трудно, ибо он уже выбрал цель и мчался в ярости, не видя ничего окружающего, как это всегда с ним бывает.

Носорог пронесся, как ураган, с несколькими десятками торчащих дротиков на теле и бросился на слона, принадлежащего к охотничьему отряду Мэк-Кормика.

У хобота этого слона и стоял Рашид.

Если бы чудовище было так же проворно, как безобразно, и если сам бы Мэк-Кормик не был так же хладнокровен, как проворен, — Рашид уже давно простился бы с этим миром.

Мэк-Кормик не любил стрелять, в подобных же случаях ружью он определенно предпочитал копье. Даже на львиной охоте он не хотел пользоваться преимуществом и предпочитал сражаться с зверем один на один. Так, он не сидел, как другие, в безопасной двойной бамбуковой клетке и не ждал, пока лев бросится на гнущиеся под его тяжестью прутья крыши этой клетки, чтобы быть расстрелянным хитрыми охотниками, находящимися за бамбуком почти в полной безопасности, но смело шел на льва, чтобы застрелить его в честном бою или самому быть растерзанным.

Мэк-Кормик видел смятение в рядах рокандцев, видел беспомощное положение Рашида, который должен был оказаться единственной жертвой всей охоты. Молниеносным движением всадил он свое длинное, широкое и острое копье в спину, между вертлугом и хвостом, «рогатому льву», как зовут здесь носорога туземцы.