Расправив бакенбарды, незнакомец занялся свертком своих бумаг. Разложив их перед собой на поднятом пюпитре своего места, он медленно перебирал листы движением изящных рук и, казалось, не замечал своего маленького соседа. Только изредка легкая усмешка пробегала по опущенным углам его рта.

У Джона Гарримана застрял кусок во рту, когда он подумал о том, что только чистая случайность воспрепятствовала обкраденному заметить пропажу и ее виновника. Однако голод командовал настойчиво и решительно.

— Ешь! — властно требовал желудок.

— Спрячься! — подсказывало сознание. Но куда спрятаться?

Отщипывая концами своих грязных пальцев вожделенный хлеб, мальчишка засовывал в рот куски невероятной величины и, давясь ими, проглатывал с быстротой, которой позавидовал бы любой гастроном с катар- ром в желудке. Что за начинку заключала в себе булка, этого Гарриман так и не узнал. Для решения этого вопроса у него не хватило ни времени, ни спокойствия. Все было с ней покончено как раз к тому моменту, когда мелодично прозвонил где-то впереди колокольчик. Все стихло, и профессор Вегерт, закончив разборку своих бумаг, поднял глаза, равнодушно оглядел ими амфитеатр, скользнул взором по проекционному фонарю, стоявшему рядом с Гарриманом, и обратился весь в слух и внимание. За длинным, блестевшим как зеркало, овальным столом, стоявшим перед первым рядом кресел, важно восседали весьма почтенного вида лица. Это были ученые, явившиеся на внеочередное заседание Королевского Географического Института для заслушания докладов только что закончившей свои работы большой африканской этнографической экспедиции и краткого сообщения о результатах дешифрирования надписи знаменитого рокандского камня.

Гарриман, несколько успокоенный тем обстоятельством, что на него никто не обращает внимания, забился в угол своего места у барьера и почти скрылся под пюпитром. Освоившись с помещением, он сдернул с себя свою шляпчонку, послюнявил ладони, примазал непокорно торчащие волосы и оглядел зал.

Внимание его занял сначала высокий господин, который встал, что-то пробормотал и снова сел за серединой того овального стола, за которым сидели седовласые ученые. Кто-то взобрался на кафедру, и до слуха Гарримана стали доноситься слова, смысла которых понять он не мог.

Монотонная речь баюкала мальчика. Усталое тело жаждало покоя. Сорока восьми часовое напряжение в погоне за пищей сделало свое дело. Тепло зала, сплошь наполненного людьми, разогрело иззябшее тельце. Желудок, отвыкший от пищи, начал свою работу над полученным куском хлеба. Черные глазки еще раз сверкнули под спутавшейся на них рыжей прядью, сомкнулись ресницами и потухли, как потухает блеск драгоценных камней под упавшей крышкой шкатулки.

Джон Гарриман заснул крепким сном накормленного усталого зверька.

Тем временем заседание ученого общества шло. Президент после приветствий по адресу прибывших иностранных гостей, предоставил слово маленькому, невзрачному на вид ученому, шведскому антропологу Свендсену, обладавшему громовым голосом. Его доклад, носивший необычайно длинное и запутаннейшее заглавие, являлся результатом трехлетних исследований в Африке. Исключительные обобщения и выводы, которым суждено было произвести катастрофу в обычном понимании антропологических явлений ученым миром, заставили весь зал слушать его с напряженнейшим вниманием. Он говорил уже больше часа, но голос его грохотал не ослабевая. Этот незаметный человек, казалось, вырастал за своей речью. Едва ли он мог прибавить что-нибудь еще к своим ученым лаврам. Общепризнанный авторитет в нескольких научных дисциплинах, обладающий мировой известностью, этот согбенный тщедушный старичок с ярко светящимися глазами и массивным чистым лбом мыслителя должен был получить сегодня знаменитую миллионную премию Гармониуса, которая присуждалась один раз в каждые четверть века за Особо выдающиеся заслуги на научном поприще.

— Еще Гиппократ отмечал значение общего устройства организма — его конституции в возникновении и течении болезни. Он отмечал хорошую и плохую, сильную и слабую конституции: вялых, тучных, сырых, рыжеволосых он противопоставлял мускулистым, крепким, сухим и темноволосым, — гремел профессор Свендсен. — Что касается рыжеволосых, которые нас особенно интересуют в данное время, то рыжеволосые…

Гарриман проснулся на этой фразе. Его слух, обостренно восприимчивый по характеру его профессии, воспринял с особенной ясностью упоминание о рыжеволосых.

— Что это? Уж не обо мне ли идет речь? — мелькнула мысль в его отдохнувшем мозгу. Но нет. На него по-прежнему никто не обращал внимания.

Гарриман стал слушать.

Через некоторое время докладчик кончил. Раздались нескончаемые аплодисменты. Подобного Гарриман не видел даже в тот день, когда Голоо побил этого проклятого француза в чемпионате на мировое первенство в боксе. Амфитеатр, казалось, дрожал от знаков приветствий, обращенных к этому маленькому человечку, опять ставшему незаметным.

Президент встал. За ним встали все члены, сидевшие в первом ряду в креслах. Поднялся на ноги весь зал. Автоматически поднялся с своего места и Гарриман. Президент принял из рук ученого секретаря сложенную в трубку бумагу и молча вперил свой взор в двери, бесшумно открывшиеся настежь на противоположном конце зала. На мгновение пронесся слабый рокочущий шум тысяч одновременно повернувшихся тел, и стих так же быстро, как начался. В полосе яркого света, лившегося из внезапно зажегшихся сотен ламп, на бархате ковра появился человек, сделавшийся средоточием всеобщего внимания. Гарриман с своего места видел его ясно.

Король!..

Все внимание Гарримана сосредоточилось на короле.

— Так вот он какой! Король!.. Ничего, впрочем, особенного. Человек, как человек.

Президент в сопровождении еще двух лиц, сидевших до того за овальным столом перед Гарриманом, медленной размеренной походкой двинулся навстречу.

Как раз у места Гарримана президент и король, каждый со своей свитой, один — с ученой, другой — с придворной, остановились, и первый из них произнес:

— Ваше величество! Королевский Географический Институт имеет счастье приветствовать своего почетного президента и благодарить за то внимание и заботы, которые ваше величество просвещенно уделяете Институту. Профессор Свендсен закончил свой доклад. Разрешите, ваше величество, передать вам патент для вручения докладчику сегодняшнего чрезвычайного собрания и ордер на его имя в сто тысяч фунтов, подлежащих выплате государственным казначейством в качестве премии Гармониуса за особо выдающиеся заслуги на ученом поприще. Заседание продолжается под председательством вашего величества.

Король принял бумаги из рук президента, подал руку ему и двинулся к президентскому месту. Заняв его, он сказал:

— Сэр! В вашей достойной особе я приветствую Институт и благодарю за выраженные мне чувства. Профессор Свендсен, я очень счастлив передать вам от лица английской науки то восхищенное удивление, которое она испытывает перед вами и вашими заслугами.

Росчерком пера король подписал ордер и, вручая его ученому, добавил:

— Я очень жалею, что не имел возможности выслушать ваше сообщение, но очень рад, что могу вас лично приветствовать. Я надеюсь, что и в новом двадцатипятилетии ваш ум и талант, делающие вас по общему признанию равным знаменитейшим мыслителям всех времен и народов, будут обогащать нашу жизнь, историю и происхождение которой мы, благодаря вам, узнали в такой совершенной ясности. Сэр, поздравляю вас.

С этими словами король сел на председательское место и стал аплодировать счастливому избраннику.

Зал вновь огласился шумными рукоплесканиями.

Свендсен слушал короля, склонив на бок свою маленькую голову с выпуклым на подобие щита лбом и прищурив левый глаз. В руке он вертел трубку с патентом и ордер на сто тысяч фунтов. Ему вспомнился его дом в Стокгольме, его старая жена, подруга всей его жизни, весь уют ученого, который видел жизнь только тогда, когда она сталкивалась с ним вплотную, как, например, в этой последней его африканской экспедиции. У него было все, что нужно для безбедного существования вдвоем, — он был бездетен. Его личные потребности были незначительны. Его гонорара за те многочисленные ученые работы, которые он печатал, и за университетские лекции хватало с излишком на покрытие всех его расходов. С того дня, как он узнал о присуждении ему премии, это невероятное количество денег, которое он приобрел для себя столь неожиданно, гнетуще отзывалось на его психике. Он не нуждался в деньгах, он их боялся. Ни он ни его жена не могли бы распорядиться ими, как следует. В его руках эти деньги были бы только обузой, помехой к счастливому существованию на склоне дней.