В настороженной тишине подошли еще двое.

— Что такое?

— В чем дело.

Фон-Вегерт слышит эти вопросы, голоса так знакомы… И вдруг ослепительно сверкнуло воспоминание! Да ведь это Морган и Краузе, те самые, с которыми он разбирался в вопросе о кон-и-гутском камне.

— Кон-и-Гут…

Мысль продолжает сверлить его мозг… Вот еще, еще немножко, и он воспримет эту мысль, поймает ее, поймет… Фон-Вегерт судорожно, с силой вытянулся. Его правая нога проломила тонкую перегородку сундука. Сквозь образовавшееся отверстие хлынул поток воздуха.

Казалось, он начинает терять сознание от массы внезапно поглощенного кислорода.

— Что это за чертовщина здесь у вас происходит? — вновь прозвучал голос Бонзельса, — звуки идут вот отсюда!

Но фон-Вегерт уже пришел в себя. И вот в безмолвии, под каменными сводами ярко освещенного подвала Археологического Общества, где Бонзельс, его председатель, водил прибывших в Лондон иностранных ученых, с целью ознакомления их с многочисленными коллекциями, хранившимися там до установки в соответствующих музеях, — раздался тихий, но внятный голос:

— Не пугайтесь! Сохраните хладнокровие! Вы стоите, очевидно, около меня… Откройте этот проклятый ящик, в котором я задыхаюсь…

Среди массы витрин, ящиков и разных других предметов, которыми был загроможден подвал, то низких, то возвышавшихся до самого потолка, взгляд Бонзельса различил сундук, на котором была наклеена надпись:

Сум-пан-тиньская майолика профессора Роберта фон-Вегерта. Германия.

Его остро наблюдательный взор остановился вдруг с изумлением на торчавшей из сундука ноге. Нога двигалась!

— Здесь! — воскликнул он и бросился к сундуку.

— Hallo! Вы слышите меня? Сейчас мы вас откупорим, — крикнул Бонзельс в крышку.

— Кто б это был?

Делом нескольких минут было освободить несчастного пленника. Полузадохшийся, полумертвый фон-Вегерт упал на руки своих друзей.

На нем не было лица.

— Вы? Это вы? Какой убийца запрятал вас в этот ящик? Скажите нам его имя!

— Кон-и-Гут… — едва прошептали его губы, и он смолк.

Фон-Вегерт был в глубоком обмороке.

Казалось, он лишился ясного сознания и даже, может быть… По крайней мере, он производил такое впечатление.

Бонзельс не отходил от него. По его задумчивому лицу бродили тени.

— Преступление! Но кто совершил его! В каких целях?

У всех не сходило с языка это таинственное слова «Кон-и-Гут», но никто не понимал, что же, в конце концов, все это значит.

К концу дня фон-Вегерт оправился настолько, что всякая опасность исчезла. Он двигался совершенно свободно, сознание прояснилось. Вместе с тем уверенность в необходимости полного молчания о происшедшем окрепла еще больше.

— Бонзельс! — на ухо последнему прошептал фон- Вегерт. — Пусть все молчат… Возьмите с них слово… Так надо. Не возражайте. Еще раз говорю вам: возьмите с них слово о полном молчании! И сделайте одолжение, соединитесь со Сплендид-отелем и спросите фон- Вегерта — я там живу…

Бонзельс пожал плечами и взял трубку.

— Hallo! Сплендид-отель? Соедините меня с профессором фон-Вегертом. Что? Он выбыл? Неизвестно куда? Подождите… Что еще? — тихо спросил Бонзельс.

— Скажите: «может быть, он отдал какие-нибудь распоряжения лакею-китайцу, который ему прислуживал?»

Бонзельс повторил вопрос в аппарат.

— Больше не служит? Уволен?

Фон-Вегерт перехватил трубку из рук Бонзельса.

— Вам известно, что у профессора фон-Вегерта, — сказал он измененным голосом, — жил молодой человек? Вы говорите — Гарриман? Совершенно верно, Гарри- ман. Он в отеле? Нет? Вы говорите, что он отвозил вещи профессора в Археологическое Общество и более не возвращался? Хорошо. Больше ничего. Что такое? Фон- Вегерт оставил номер за собой на два месяца? Благодарю вас.

Гарриман? Гарриман, этот милый мальчик, — соучастник в преступлении?! Не может быть! Тут что-то не так… Что за сплетение интриг и случайностей около этого вопроса!

Кон-и-Гут! Сколько еще неожиданностей, несчастий произойдет в связи с этой таинственной пещерой.

Ученые дали слово, которого требовал у них фон- Вегерт. Но каждый из них смутно догадывался, что вокруг кон-и-гутского вопроса сгущаются грозовые тучи. Никто не понимал, в чем дело.

Мозг самого Бонзельса безуспешно пытался разрешить проблему.

В конце концов, он махнул рукой.

— Что же, если у вас свои соображения… Но не хотел бы я все-таки провести и пяти минут в вашем сундуке! Вы совсем пропахли камфорой, милый фон-Ве- герт!

— Я думаю, что она меня спасла, — медленно ответил последний, глядя в недоумевающие глаза Бонзельса.

Бонзельс пожал плечами, как он всегда это делал, когда он прощался с вопросом, который не мог разрешить, и спросил:

— А все-таки, Вегерт, вам следовало бы еще раз подумать, стоит ли вам связываться с этой экспедицией, — убеждал Бонзельс. — Пока вы спали, мы говорили на эту тему. Мы мало знаем, вы ничего нам не рассказали, — но тем не менее мы пришли к заключению, что Кон-и-Гут не по нашим зубам. Советую побывать у м-ра Мэк-Кормика. Он назначен начальником экспедиции, как единственный знаток тех мест.

— Я буду с ним говорить, — ответил фон-Вегерт. — Пока у меня к вам просьба: приютите меня на некоторое время у себя!

— Вегерт, вы знаете, старый дружище, что я счастлив быть в вашем обществе. Я вас жду, едем вместе…

— Нет. Я должен еще найти сегодня же негра Голоо, боксера. Он…

— Боксер Голоо? Зачем он вам понадобился?

— Это второй опекун Гарримана.

— A-а! Понимаю. Ах, Вегерт! Вегерт! Вы совсем захвачены этой нелепой комбинацией… Ну, как хотите… Может быть, вы и правы. Но я о Кон-и-Гуте, говоря по совести, ничего больше слышать не хотел бы. Все наши — одинакового со мной мнения. Они категорически устраняются из этой истории. Даже русский, этот энергичный Медведев, советует бросить это дело. Мы телефонировали Свендсену — он того же мнения. Как видите — все против!

— Вот как!

— Да. Мы считаем, что здесь научный интерес столкнулся с другим интересом, более могущественного порядка. Что это за интерес — мы не знаем. Очевидно, впрочем, что тут даст знать о себе Азия… Азия! О, таинственная страна! Итак, Вегерт, я вас жду…

Фон-Вегерт крепко пожал руки своего спасителя и простился.

К Голоо!

Шофер Института не знал, вращается ли земля вокруг солнца или солнце вокруг земли, но он знал, где живет самый знаменитый человек Лондона.

— Боксер Голоо! Еще бы! Он знает его, он не раз видел его! Он даже имел счастье возить этого негра, пока не поступил в шоферы Института… Сегодня матч между ним и Луи Брене. Сэр видел этого приезжего джентльмена? О! Он похож на исполинскую гориллу. Голоо придется-таки сегодня с ним повозиться.

Боб, шустрый негритенок Голоо, распахнул дверь на звонок фон-Вегерта и торжественно заявил, подняв палец вверх:

— Лежит. Курит. До состязания осталось четыре часа…

Но попытку фон-Вегерта проникнуть в комнаты Боб пресек самым решительным образом.

— Никак нельзя. Сегодня никто не принимается. Голоо распорядился принять только м-ра Мэк-Кормика.

— Не у вас ли находится молодой человек, которого зовут Джоном Гарриманом?

— О, да! Где же ему еще быть… Он торчит у нас каждый вечер.

— Вы можете его вызвать?

— Хорошо, сэр. Присядьте. Я вам его сейчас представлю, только вы его не узнаете, — он одет прямо как лорд…

Сказав это, по своему обыкновению залпом, черный человек в зеленом фартуке, подпрыгивая, скрылся из глаз посетителя.

— Дядя Роберт!! — Гарриман кинулся к фон-Ве- герту.

Его неподдельная радость была так велика, что ученый поблагодарил небо, что в его душу не закралось подозрение против этого простого сердца…

— А мне сказал ваш китаец, что вы уехали и приедете не раньше, как через две недели, даже — два месяца!

Этими словами для фон-Вегерта было все сказано.

Боб стоял с разинутым ртом.

Этот старик — дядя Гарримана? Вот так штука! Вод- слей? В таком случае ему здесь не место. Голоо строго- настрого приказал не пускать этого старика на порог. А уж, если ему воспрещен доступ к Голоо — то это значит, что он отъявленный мошенник! Ведь у нас бывает всякий, кто пожелает.