Степан Сергеич всполошился, принял экстренные меры, самолично заколотил дыру. Но люди спешили на работу, дыра появлялась в другом месте. На другой день Степан Сергеич прибежал утром, всех отогнал от дыры. В этот день на работу опоздала половина смены. Но (удивился Шелагин) директор ему не позвонил. На другой день — тоже. И на третий. Перед концом работы первой смены Степан Сергеич занял боевую позицию у заделанной дыры, но его обманули, растащили доски в другом месте; когда же он бросился туда, то смена, прибавив шагу, просочилась в пролом. Степан Сергеич рассвирепел, издали заорал на замешкавшегося старичка. Старичок остановился, и Степан Сергеич забормотал извинения. Он узнал парторга, Клавдия Алексеевича Тулупова. Парторг издал непонятные тихие звуки, не то засмеялся, не то по-стариковски закашлял, и огорченно покаялся:

— Бес попутал, не иначе… Хотел ведь идти через проходную, меня любой шофер посадит, перевезет через грязь… Спросить мне у вас хочется… Вас ведь многие ненавидят за дырки, кому охота тащиться по грязи. Ведь неприятно быть ненавидимым, Степан Сергеич?

— Я исполняю свой долг.

— А если долг расходится с интересами людей? Рабочие не виноваты виновата администрация, она обязана обеспечить нормальный проход к месту работы.

— Каждый стоит на своем посту. Администрация — одно, я — другое. Мое дело — не допускать на работу посторонних.

— Но ведь плохо, когда тебя не любят многие? А ты считаешь себя правым. Непонимание правоты тоже оскорбляет человека. Ну, как?

Степан Сергеич вздохнул.

— Приятного мало. Хочется и долг выполнять и любили чтоб.

— Да, да… — протянул Тулупов. — Сложно. Гм, гм… сложно.

— А директор что?

— Что — директор? Директор привез комиссию, показал грязь, комиссия отпустила деньги на строительство дороги, снизила месячный план.

— Государство пострадало.

— А могло бы не пострадать… С завтрашнего дня официально выставьте вахтера у дырки. Будут неприятности — пусть будут. Обращайтесь ко мне. У вас тоже свое начальство, оно вас за дырку не похвалит.

Степан Сергеич поколебался и создал новый пост, не хватало вахтеров сам стоял.

Грянули морозы, грязь затвердела, о проломах в заборе никто не вспоминал, жить стало спокойнее, но не Степану Сергеичу: он сам себе находил неприятности. Филиал располагал всего тремя телефонами. По проекту значилось десять городских номеров, когда же протаскивали кабель, к жилам его подключились более важные потребители. Один телефон стоял в кабинете директора, второй у диспетчера, третий, спаренный, был отдан охране аппараты стояли в кабинетике Шелагина и в комнате охранников. Когда директор уходил, а секретарша его болтала с подругами, телефон в проходной осаждался.

Степан Сергеич ввел железное правило: личных разговоров не вести!

Выполнялось оно неукоснительно — по крайней мере в присутствии начальника охраны. Понятно поэтому возмущение Степана Сергеича, когда он застал в караулке парня в телогрейке с гаечным ключом в руке. Парень, видимо, толкнулся в запертую диспетчерскую, а потом завернул в охрану, договаривался о свидании — именно на эту тему он и распространялся, похохатывая в трубку.

Степан Сергеич, опешив от наглости, повысил голос, приказал немедленно прекратить разговор. Парень отмахнулся от него, как от мухи, и когда Шелагин стал наседать, вытянул руку с гаечным ключом, и как ни прорывался к телефону Степан Сергеич, как ни тянулся к трубке, чтоб вырвать ее, он нарывался на могучий, пахнущий машинным маслом кулак. Договорив, парень невинно положил трубку и несколько удивленно спросил:

— Чего?

Шелагин дрожащим от возмущения голосом пытался было объяснить, почему звонить воспрещено; гнев лишил речь обычной краткости и вразумительности.

Степан Сергеич совсем некстати заявил, что в комнате хранится оружие, заходить в нее нельзя.

Парень сузил разбойные глаза, подмигнул:

— Оружие, значит… Не знал. А теперь буду знать. Авось пригодится.

Ошеломив Степана Сергеича преступным замыслом, он небрежно подвинул его, толкнул вроде бы случайно и вразвалочку потопал к вахтеру, махнув пропуском. Шелагин цапнул его, прочел: «Пантюхов Александр Сергеевич».

Расспросил охрану и узнал: парень работает давно, бригадир слесарей-наладчиков. Фамилия застряла в памяти, когда-нибудь, возможно, и выветрилась бы прочь, но судьба уготовила ей вскоре известность — и не тихую.

Степана Сергеича известили, что в цехах по мелочам пропадает разное: то отрезик, то готовый крой, то недошитые брюки, то еще что-нибудь. На короткое время Степан Сергеич впал в детское состояние обиды и бессилия, потому что не понимал, по какому праву среди честных людей живут (и живут неплохо) жулики, проходимцы и бандиты. Упадок сил, как всегда, завершился твердо осознанным решением: пресечь, устранить, поймать! Рассудив трезво, он догадался, что никакой шайки нет, воруют одиночки, еще вернее один-единственный мерзавец. Кто же он? Степан Сергеич лишился сна. Ходил, волком смотря, по цехам, по кладовым, задерживался у темных углов, осматривал замки и ключи, бродил в воскресные дни по опустевшим помещениям, вслушивался в тишину, останавливался у полок с километрами свернутого драпа, велюра, бостона, ратина. Зарабатывал он мало, еще меньше приносила Катя, Степан Сергеич по-прежнему ходил в шинели, костюма у него не было. Сын вырос из детского пальто, руки его по локоть выглядывали из рукавов. Соседка, интеллигентная старуха в цветастом халате, не раз укоряла Катю: «Уметь надо жить, милочка. Я бы на месте вашего супруга одела бы семью с ног до головы».

Катя боялась передавать мужу кощунственные речи: Степан Сергеич взбеленился бы. Ему и мысль не могла прийти — взять что-нибудь у государства незаконно.

Расхаживая по пустующим цехам, глядя на километры дорогих материалов, он думал лишь о том, что народ плохо еще одет и что великое дело поручено ему — охранять столь нужное народу богатство.

Так как же найти вора?

Понемногу Степан Сергеич склонялся к тому, что ворует тот самый слесарь Пантюхов. Все приметы налицо. Во-первых, он без должного уважения относится к начальству, следовательно, морально неустойчив, что подтверждается и несерьезным разговором по телефону. Во-вторых, подозрительные ухватки, странные намеки на оружие; возможно, у Пантюхова темное прошлое. В-третьих, Пантюхов — наладчик, а наладчикам в пропуске поставлен штамп «СП» свободный проход, что позволяет им беспрепятственно маневрировать между цехами и улицей.

В ход своих мыслей Степан Сергеич посвятил Дезнекина, начальника смены караула, бывшего работника милиции, за какие-то грешки оттуда изгнанного.

Дезнекин выслушал, уставился на Шелагина странными глазами: левый зрачок был втрое шире правого, глаза как бы косили, на самом же деле они смотрели прямо, жестко.

— Пантюхов, говоришь?

— Он, только он! — горячо подтвердил Степан Сергеич. — Вопрос: как поймать?

— Пантюхов, Пантюхов… — вспоминал Дезнекин. — Не знаешь, как поймать его? Ну, так то пустяк. Не такие махинации раскрывали… — Дезнекин шевелил пальцами, рассматривал их, упрятывая кривящую рот усмешку. Поднял на Шелагина глаза, задрожавшие радостью поиска.

Что-то нехорошее почуял Степан Сергеич… Но было уже поздно. Дезнекин сжал его руку, скрепляя соглашение, все пункты которого Шелагин по неведению не прочел.

Когда в пять вечера через проходную повалила первая смена, к Степану Сергеичу подошел Дезнекин и шепотом сказал:

— Обыщи Пантюхова. Сам видел: что-то в левый карман пальто прятал он.

Обыскивать Степан Сергеич права не имел, сам с негодованием читал в газетах письма рабочих, возмущавшихся произволом охраны. Как только Пантюхов миновал вахтера, Шелагин остановил его и, повысив голос, попросил показать, что тот выносит с работы. Пантюхов шел в окружении своей бригады. Слесари не загалдели, нет. Они взяли в тесный круг Шелагина и Дезнекина, выжидательно наблюдали. Бригадир охотно развернул папку — в ней он таскал учебники.