У стенки грузового причала в Константинополе стоял пароход. На его чёрном борту с облупившейся краской, на облезлых спасательных кругах и рассохшихся шлюпках было написано по-английски и по-русски имя средневекового философа: «Спиноза». Ниже замазан старый порт приписки судна — Одесса и надписан, новый — Ливерпуль. Трубы не дымили. По опустевшей палубе прохаживался часовой, русский казак с винтовкой.

Вдруг часовой остановился, приставив приклад к ноге. Матросы в брезентовых робах поднимали на верхнюю палубу носилки с мёртвым телом, накрытым с головой клеёнчатым плащом. Поверх плаща лежала капитанская фуражка.

Носилки с телом капитана «Спинозы» пронесли по пустой палубе и по трапу вынесли на пирс. По традиции его следовало проводить гудком. Но для гудка у «Спинозы» не было пара. Даже лёгкого дрожания нагретого воздуха не ощущалось над обрезом его непомерно высоких труб. Пароход стоял с холодными котлами: он находился под арестом в иностранном порту. Капитана сегодня утром нашли в каюте с простреленной головой. Ни письма, ни записки при нём не обнаружили. Следователь так и записал в протоколе: «Покончил с собой, не оставив письменного свидетельства».

Но это было не совсем так. Когда тело капитана погрузили на арбу и возница-турок погнал лошадь по крутой каменистой улочке вверх, капитанская фуражка стала сползать по скользкой клеёнке плаща, и сопровождавший тело человек в белой курточке — стюард со «Спинозы» спрятал её под своей курточкой. Вскоре арба остановилась у дома, где размещалось представительство «Русского каботажного бюро» в Константинополе.

Эта контора, возглавляемая безработными адмиралами, бежавшими из России от большевиков, сдавала внаём русские пароходы, угнанные вместе с экипажами при отступлении белых из Одессы, Новороссийска и прочих захваченных красными портов. Русские пароходы и их проданные на чужбину экипажи плавали теперь под иностранными флагами в чужих морях. А некоторые, как, например, «Спиноза», ходили к берегам Крыма, где окопались остатки белогвардейщины, подбирали удирающую от красных публику, грузили на борт имущество крымских фабрикантов и содержимое казённых складов, принадлежавшее, до того как белые захватили Крым, Крымской Советской Республике, и вывозили в Турцию. Здесь были жизненно важные вещи: одежда, медикаменты, провиант. Белые не оставляли ничего: ни хлеба, ни лекарств…

Стюард сдал тело капитана представителю бюро, получил расписку и пошёл… в букинистический магазин. Там они вместе с букинистом подпороли подкладку фуражки и вынули письмо…

Букинист несколько раз перечитал письмо.

— Весьма ценный документ, — сказал он, — весьма! Если продовольствие не попало на борт «Спинозы», значит, оно осталось в Крыму: спрятано где-то в районе Феодосия — Судак… Письмо капитана поможет нам его отыскать.

— Капитан просил меня передать письмо его жене в Крыму.

— Вот мы и передадим. Сами-то вы попадёте в Крым не скоро. «Спиноза» крепко застрял в Константинополе. Пока идёт следствие, наложен арест на фрахт. А других рейсов на Крым сейчас нет.

— А как же вы переправите письмо? Посуху?

— «Джалитой».

— С контрабандистами?.. Да если контрабандисты прочитают письмо, они сами разыщут спрятанное продовольствие. Это же хлеб! А в России — голод. Представляете, сколько сейчас стоит в России пуд муки?!

Букинист улыбнулся:

— Об этом не беспокойтесь: на «Джалите» поплывёт свой человек.

— Поплыть-то он поплывёт, — покачал головой стюард, — а вот доплывёт ли? Ноябрь наступает. В ноябре Чёрное море потопит парусник.

— «Джалиту» не потопит, — ответил букинист убеждённо. — «Джалита» хитрый бот. Очень хитрый!..

7 ноября 1920 года в горах за Новороссийском родился бора — губительный северо-восточный ветер. Но море ещё не ощутило его дыхания — лежало ленивое, штилевое. Короткий широкий ботик, сверху похожий на жучка, казалось, уснул на синем щите моря, хотя полз он под всеми своими косыми парусами. Гафельный грот на его единственной мачте, фока-стаксель и кливера над бушпритом вяло морщинились от дохлого ветерка, а то и вовсе бессильно обвисали.

Ботик был чуть побольше шлюпки, но с палубой, на которой сейчас находился весь его международный экипаж: двое небритых молодчиков, медлительных и грязных, как их посудина, хозяин судна — турецкий грек из Трапезунда и Гриша, русский, в «вышиванной» украинской сорочке и берете английского матроса, с помпоном.

— Ветерку бы-ы, — мечтательно протянул Гриша.

Грек посмотрел с тревогой на задымлённый горизонт:

— Осень. Плохой ветер бывает: бора.

— А если дизель качнуть?

Под палубой «Джалиты» был спрятан дизель-мотор с компрессором. Обычно катера таможенной охраны легко догоняли парусники контрабандистов. С «Джалитой» этот номер не проходил: в нужный момент включался двигатель. Кабы не двигатель, грек ни за что бы не решился пересекать Чёрное море в такое негостеприимное время года.

— Ну так качнуть дизель? — переспросил Гриша.

— Берег близко, — ответил наконец грек. — Мыс Мысхак, Новороссийск. С парус мы маленький турецкий контрабанда: чулочка, лифчика, кокаинчика. А мотор услышат — спросят: кто такой? Красный, белый? Становись к стенке.

Гриша снял берет с помпоном, почесал затылок:

— Да-а!.. С вами влипнешь… А если я сам по себе? Так не бывает?..

— Не бывает. Все русские поделились: белая — красная.

— А я выделился… в отдельное государство. Что, не может быть? Свой государственный флаг! — Гриша размотал засаленный шарфик и помахал им в воздухе. — Герб тоже свой! — Задрав рубашку, он продемонстрировал наколку на груди: русалка в кольцах удава.

Грек окинул Гришу критическим взглядом:

— Голоштанный твой государство.

— Что есть — то есть, — без спора согласился Гриша. — Министр финансов ходит без портфеля. Поэтому я и нанялся на вашу «Джалиту», господин Михалокопулос… Тьфу, чуть язык не вывихнул. Давай по имени: ты меня просто Гриша, я тебя просто…

— Ксенофонт.

— Так вот, Сеня… финансы у нас с тобою скоро будут, потому что вот это пока работает. — Гриша деликатно постучался в свой собственный лоб, словно там шло заседание. — Министерство иностранных дел!

Грек не выдержал — улыбнулся, крепкие молодые зубы сверкнули под усами: