Когда я, мерно поскрипывая лыжами, подъехал к палатке, из нее высунулся Лукса. По моему сияющему лицу он сразу догадался, что добрый Пудзя вознаградил меня за упорство, и обрадовался моей удаче больше, чем своей. У него же сегодня редкостные трофеи: на перекладине висели две непальские куницы - харзы. Их головы были обернуты тряпочкой - "чтобы другие звери не узнали, что пропавшие куницы в наших руках". Делает это Лукса каждый раз, на всякий случай, ибо так поступали его отец, дед, прадед.

Внешне харза похожа на обычную куницу, но вдвое крупнее. Она одинаково хорошо чувствует себя как на земле, так и на деревьях. Хвост у нее длинный, поэтому, снующая по ветвям харза, напоминает еще и мартышку.

Окраска харзы своеобразная и довольно привлекательная. По богатству цветов она может соперничать с самыми пестрыми обитателями тропиков. Бока и живот ярко-желтые, горло и грудь оранжевые, голова черная, затылок золотистый.

Попались харзы на приманку в "амбарчиках", стоящих друг от друга на расстоянии двухсот метров.

За время охоты мне ни разу не встретились даже их следы, к поэтому я был крайне удивлен.

-- Как ты сумел сразу пару взять? Их на всем Буге поди не больше двух и было!

Лукса прищурился, пряча снисходительную улыбку.

-- Эх ты, охотник! Харза одна не промышляет. Ей всегда напарник нужен. Бывает, собираются три, четыре. Кабаргу они любят, а вместе легче добыть. Одна вперед гонит, вторая сбоку к реке прижимает. На лед выгонят и грызут. Весной по насту три-четыре харзы даже изюбра взять могут.

После ужина я сел обдирать свою первую пушнину. Ох и муторная работенка. Пока снял и очистил добела мездру, кожа на кончиках пальцев вздулась и горела огнем. Очищенную шкурку натянул на специальную деревянную правилку и повесил сушиться.

С утра занялись сооружением шалаша над палаткой. Мера эта вынужденная: под брезентом от печки тепло и во время снегопада с потолка всякий раз начинается весенняя капель. Нарубили лапника и толстым слоем обложили им каркас палатки. От этого в нашем жилище стало теплее, но сумрачнее.

Время близилось к обеду. Идти в тайгу уже не имело смысла, и мы решили воспользоваться удобным случаем для заготовки дров. Выбрали сухой, без коры кедр. Он был так высок, что корявая вершина при падении перекинулась через ключ удобным мостиком.

Чурки, огромные, как колеса средневековых повозок, ставили вдвоем на ствол, затем взваливали одному из нас на спину, и тот, раскачиваясь из стороны в сторону, подобно маятнику, нес эту "дуру" к дровяному складу. Пот заливал глаза, одежда липла к спине, ноги от напряжения гудели. Каждому из нас пришлось прогуляться так раз двадцать. Зато дров запасли надолго.

Последний день осени ознаменовал перелом в охоте. После сильных снегопадов Пудзя, наконец, сжалился над нами -- дал долгожданную "команду", и соболя начали тропить. Как говорит Лукса -- Пудзя все видит, Пудзя не обидит терпеливого охотника.

Утром старый промысловик повел к Разбитой, где появилось много тропок. Он хотел на месте показать, как ставить капканы на подрезку. Шли долго. Я все время отставал.

-- Хорошо иди. Такой большой, а ходить не умеешь, -- недовольно ворчал Лукса. Он был не в духе. В такие моменты старик становился насмешливым и начинал ехидничать, а если попадал в точку, то распалялся еще пуще.

-- Ну-ка, что это? -- не замедлил он с вопросом, указав посохом на наклонный снежный тоннель.

-- А то не знаешь?!

-- Не крути хвостом, как росомаха. Отвечай, если чему научился.

-- Осмелюсь сообщить, учитель, это белка откапывала кедровую шишку.

-- А, по-моему, это работа кедровки, -- пытаясь сбить меня, возразил Лукса.

-- Никак нет, дорогой учитель. Кедровка разбрасывает снег на обе стороны, мотая головой, а белка снег отбрасывает лапками назад. Так что это раскопка белки. Она чует запах кедрового ореха даже сквозь метровый слой снега.

-- Молодец, елка-моталка. Тебя не купишь, - развеселился старик, одобрительно похлопывая меня по рукаву, так как до плеча дотянуться ему было непросто. Лукса, как и всякий настоящий учитель, всегда радовался и гордился моими успехами.

Под Разбитой появились сначала одиночные следы соболя, а потом и тропки. Бывалый следопыт, только глянув, сразу отмечал: "Это двойка, это тройка". А я никак в толк не возьму, по каким приметам он определил, сколько раз тут пробежал соболь. Вроде ничем тропки и не отличаются друг от друга. Да и тропки ли это? Заметив мой непонимающий взгляд, Лукса пояснил:

-- Смотри сюда. Одиночный след -- широкий, глубокий, нечеткий, а на тропке мелкий, ясный.

И сразу стал показывать, как устанавливать капкан на подрезку.

Понаблюдав с полчаса, как Лукса маскирует ловушки, я полез на сопку закреплять урок на практике. Продираясь сквозь белоразукрашенные пойменные крепи, перевитые тонкими, но прочными лианами коломикты и аргутты, вконец умаялся. Взгляд, жадно шаривший в поисках собольих следов, сначала натыкался только на многочисленные наброды изюбрей да кабанов. Зато на скосе длинного отрога меня ожидали прекрасные тропки.

Солнце в своем вечном движении неумолимо клонилось к гребню темно-синих гор. В низине уже стоял густой сумрак, и я успел поставить всего два капкана. Первый -- на горбатом увале, в том месте, где соболь поймал и съел сразу двух мышей, а второй -- в начале крутой ложбины. Выезжая из ее устья, врезался в самую гущу аралий и при падении сильно оцарапал лицо об их острые шипы.

Я всегда старался держаться подальше от этих безжалостных, густорастущих деревьев. Высотой они обычно метра три-четыре. Ствол голый, без ветвей и сплошь утыкан длинными и прочными, как сталь шипами, напоминающими собольи клыки. Если пройти сквозь заросли аралии сотню шагов, то от одежды останутся одни лохмотья.

Завтра выйду на охоту пораньше. Тропки, тропки искать надо. Охота! Настоящая охота начинается!

Ловля на приманку -- скучное занятие. Изо дня в день ходишь по проторенным, надоевшим до оскомины путикам. Все привычно. Ничто не задерживает взгляд. То ли дело подрезка! Чтобы найти хорошую тропку, нужно ходить по новым местам, а это всегда новые впечатления и неожиданные встречи.